Часть 2. ПОД КОНТРОЛЕМ

– Вы оба врёте. Вы ведь ничего не знаете. Я болен. Болен…
И хотя я больше не хочу с вами спать, я всё равно люблю вас обоих.

Гарри потрясённо открыл рот. Наверное, Снейп дал Драко какой-то наркотик, не иначе…

– Тебя и Гарри. Ведь ты мне веришь? – Малфой положил руку Снейпу на плечо и
повернулся к гриффиндорцу: – Вы верите мне?

Катри Клинг, «Предсказание»



И с этого дня началась совершенно другая жизнь.

Целая команда авроров была отправлена по нашим следам в Германию, чтобы стирать память всем, кто нас видел, и возвращать машину на законное место. Улаживать скандал с её хозяином. Улаживать скандал, который все-таки поднял главный редактор «Еженедельного Пророка». Наверняка несмотря на все старания Сью. Сью на нас обиделась, и это было очевидно, но мы всё равно продолжали верить в честь Хаффлпаффа и не сомневаться в том, что она старалась представить все в лучшем свете.

Мы думали о ней.

Много. С того самого дня, когда мы делали последние глотки свободы, сидя на бордюре раскаленного шоссе перед дрезденским аэропортом. И сейчас – за уроками, бесконечным чтением в послеобеденные часы, обучением искусству вальсировать и есть десятками различных видов серебряных вилочек.

– Да, – говорил Снейп, заложив руки за спину и неторопливо прохаживаясь от окна к дивану, – да, такое бывает. У детей сносит крышу от ощущения свободы и независимости. Да, ваш последний год в школе полетел ко всем чертям. Да, Поттер, вы полгода шлялись по лесам и жили в палатке. Уверен, это все было очень увлекательно. Да, Драко, я знаю, что ты…

– Профессор Снейп. При всем уважении…

– …и не произносите при мне слово «скучно», Малфой. Хуже этого может быть только «сами знаем». В противном случае я устрою вам весёлую жизнь, поверьте, устрою. Чтобы распутать чехарду ваших идиотских преступлений, мне пришлось потратить адское количество времени. А я не бездельничаю, Драко. Я пишу справочник по зельеделию и намереваюсь вернуться к преподаванию.

Образование и воспитание. Мы переехали в трехкомнатную квартиру в Грин-Парке, за которую приходилось платить вскладчину. С унылым и очень вылизанным видом на аккуратные парковые дорожки. Вскоре погода испортилась, и за окном зачастил косой английский дождик.

Мы рисковали не своей репутацией, а репутацией всей современной молодежи, так нам объяснил Снейп. Потому что мы – лицо той самой молодежи. На самом деле лицом молодежи мы стали немного позже, спустя несколько недель после нашего возвращения.

Это была суббота, и с утра Снейп выгнал нас на прогулку. Прогулки наши проходили так: Драко становился под сухим тентом на автобусной остановке и курил; я же должен был мокнуть под дождем и упорно маячить перед окнами нашей кухни, потому что оттуда на меня смотрел Снейп, писавший у окна свой чертов справочник.

То есть, если гулять буду я, то как-то понятно, что Малфой тоже гуляет, просто в другой стороне. На самом деле, все это была ерунда. На самом деле, Снейп наверняка подозревает, что Малфой курит, просто он в упор этого не замечает. А как можно не заметить, если он постоянно жует ядреную мятную жвачку, отбивая запах табака? Pаньше он никогда жвачку не жевал.

Так вот мы «гуляли», когда сизая министерская сова бросила мне в руки мокрый конверт. Уже через две секунды я вприпрыжку несся к автобусной остановке.

– Малфой! Малфой, мать твою! Кто нам написал!

– Сью, – моментально угадал он.

Его собеседник исчез так же незаметно, как и появился. На этой остановке Малфой уже перезнакомился со всеми. Изо дня в день находясь в непрерывной тусовке на чертовой остановке, он знал уже абсолютно всех входящих и уходящих. Мне оставалось только ржать над тем, как опустился славный род Малфоев, если их отпрыск ищет компании среди магглов, ждущих автобуса.

– Они хотят… не могу в это поверить.

– Ха, – протянул Малфой, – отчего же нет. Это, между прочим, традиция «Еженедельного Пророка», и ты о ней, дубинушка, слышал. В конце каждого года после выпускного «Пророк» публикует фотоссесию самых успешных студентов выпуска. Лучших учеников, скандальных личностей, спортсменов, и так далее. Тех, кто вскоре, по мнению «Пророка», должен прославиться. Это очень большая честь, толчок карьеры.

Последнее Драко произнес бесцветным голосом и сразу поскучнел.

– Это если нам с тобой грозит хоть какая-то самостоятельная жизнь, Поттер. Хоть когда-нибудь

Дождь хлестал по крыше автобусной остановки. Сигареты Драко промокли.

– Да, но… ты же помнишь прошлогодние фото Вуда?

По лицу Малфоя расползлась старая добрая ухмылка. Обложка июльского номера «Пророка» девяносто седьмого года напоминала обложку какого-нибудь элитного эротического журнала. Вырезки с разворота не один месяц красовались во всех гостиных и душевых: полуобнаженный Оливер Вуд в легендарной мужской раздевалке токийского стадиона, где проходил последний чемпионат мира по квиддичу. В котором с разгромным счетом одержала победу молодая команда Англии.

– Да не бойся, Поттер, месяц-другой тренажерного зала под чутким руководством Снейпа… Ну, чем-нибудь тебя намажут, чтоб блестел, и…

– Я откажусь. Я на это не пойду.

– Успокойся ты, господи. Видишь же? Этим вопросом занимается Сью, и нам пора мириться… А что? Восемнадцать лет девушке, она-то в мальчиках знает толк…

– Не говори мне…

– Тебя всё равно надо снимать, ты же у нас герой с медалью. Будешь Орденом Мерлина первой степени прикрывать свое достоинство…

– Малфой!

– Я замерз, – он шмыгнул носом и оглянулся по сторонам. – Жвачку будешь? Пошли домой, пока он не начал нас искать с собаками.

Мы побежали через мокрый парк. Зайдя домой, Малфой стянул через голову абсолютно сухую толстовку и критически уставился на себя в зеркало.

– Что такое? – нахмурился Снейп, выходя из кухни с кипой бумаг.

– Зовут сниматься на обложку «Пророка»…

Малфой поджал губы. Я вспомнил, каких воплей стоило Снейпу заставить его подстричься на прошлой неделе. Роскошная шевелюра ковбоя Джонни была безжалостно обрезана по самые уши – «чтоб прилично выглядел». Малфой разве что не рыдал. Ругался, угрожал пожаловаться матери и отцу. Хотя отец, первым узнав от профессора о нашем дрезденском приключении, с готовностью вверил чадо в руки Снейпа.

Люциус Малфой доверял Снейпу, как же. Драко считал их разве что не лучшими друзьями. Честно говоря, боюсь вообразить Снейпа, испытывающего положительные эмоции к кому-либо. Не говоря уже о том, что едва ли… едва ли он способен на дружбу.

Я знал, о чем Малфой думал, глядя на себя в зеркало. Серая толстовка. Капюшон. Короткие волосы. Радуется, наверное, только тому, что в хмуром Лондоне быстро сошел тот плебейский летний загар, уступив место привычной аристократической бледности.

А ещё он думал о том, что если, вот только если Снейп сейчас, как он это обычно делает, повернется к окну и негромко, но очень отчетливо произнесет: «Никуда вы не пойдете», то он, Драко, вероятно, просто ляжет на землю и умрет.

Хе-хе, вот о чем он думал. Но, к нашему удивлению, Снейп ничего такого не сказал. Только пожал плечами, запирая бумаги в бюро:

– Ну, если хотите, только быстро. И ни с кем не шляться после съемки, а то пеняйте на себя…

Но Малфою не надо было объяснять дважды. Просияв, он ринулся в свою комнату и долго потом вопил оттуда – где его расческа, и где его крем, и что ему срочно надо в салон.

И хотя в письме было ясно сказано, чтобы мы не вздумали простудиться и заболеть, или растолстеть, или, там, наголо побриться, в дни перед съемкой (и перед нашей встречей со Сью) мы тупо бродили по улицам Лондона, в толстовках, куртках и кедах, как два маггловских подростка. Были выходные, и дождь то моросил, то прекращался. Снейп редко нас куда-то выпускал – по правде говоря, нам ничего не было дозволено. Мне к понедельнику предстояло научиться «пристойно вальсировать», научить меня должен был, разумеется, Малфой. Которому надо было выучить пару страниц из Гейне, наверстывая то, что мы пропустили из поездки.

Не знаю, что из этого было сложнее. Однажды мы от нечего делать выбрались в Косой Переулок.

– У тебя есть друзья, Малфой? – спросил я. – Такие, знаешь, настоящие, нормальные друзья, которые помогли бы нам выбраться отсюда? Ну или хотя бы прилетели среди ночи на голубом «Фордике» и увезли бы нас в паб, а к рассвету вернули?..

Малфой, конечно же, последнее не понял, а мне было неохота ему объяснять. Разве он поймет.

– Были, наверное, – он непонятно повел плечами. – А у тебя, Поттер?

– Наверное, были, – согласился я. Судя по идиотски-счастливым письмам Рона, моим друзьями пока хорошо и без меня.

Мы шли бок о бок по Косому Переулку, замерзшие и чувствующие себя совершенно несчастными. Переулок был пуст, ведь до первого сентября ещё куча времени. Скоро, вспомнил я, день моего рождения.

Это радовало лишь одним – возможно, как только мне стукнет восемнадцать, эра хорошего воспитания для меня будет закончена, и я смогу вырваться из этого гнусного книжного заточения. Малфоя один раз угораздило спросить у Снейпа, когда наш воспитательный спецкурс будет закончен, за что он получил ещё тридцать страниц ненавистного Гейне и три параграфа наизусть.

– Ему это просто нравится, – сказал Драко, – я знаю его садистскую натуру. Ему тупо нравится кого-то воспитывать. Сейчас ему скучно, и он чувствует, что вот-вот упустит свою любимую мишень. Ведь ты уже как-никак закончил школу.

– А ты? Ты здесь при чем?

– Ты знаешь, – задумался Малфой, – он не очень любит оставаться с тобой наедине.

– …Я так и думал, что ты это скажешь.

* * *

Когда мы увидели Сью, я лично чуть не заорал от счастья.

– Молчать, – она царственным жестом отодвинула фотографические штативы в сторону. – Времени в обрез. Я не желаю выслушивать ваши жалобы. Кстати, меня зовут Сьюзен, я руководитель крупных художественных проектов в редакции газеты «Еженедельный Пророк».

Крошечная, словно кнопка, в клетчатой мантии, с волосами, завитыми крупными кудряшками по последней моде, она деловито вышагивала между здоровенных дяденек-фотографов и унылых вешалок-стилистов. На нас она даже не смотрела. Совершенно неузнаваемая на фоне памяти о ревущей оборванке, с которой мы объехали пол страны-Германии.

– Что вы встали, как два истукана? – она сердито обернулась. – А ну, раздевайтесь. Надо посмотреть, с чем приходится работать.

– Но… – я замялся. – Сью, а что, нам надо сниматься го…

– Конечно, нет, – фыркнула она. – С твоими-то костями? Что встал? Снимай, снимай майку.

Подавив смешок и подмигнув мне, Малфой первым стянул штаны. Через несколько минут мы стояли посреди студии в одних трусах, покрытые мурашками, и чувствовали себя полными идиотами. Девушки-стилисты оглядели нас бесстрастными профессиональными взглядами.

– Этого одеть, – скомандовала одна из них, кивнув на меня и встретив одобрительный взгляд Сью. – А второго намазать автозагаром.

– Но… – возмутился Драко, но Сью его оборвала.

– Не хочешь делать то, что тебе говорят, катись отсюда, Малфой. У нас ещё Грейнджер на подходе.

– Гермиона? Вы будете снимать Гермиону? – обрадовался я.

– Некоторые, – критически произнесла Сью, – зарабатывают право на ежегодную выпускную фотоссесию хорошими оценками, а не крашеными волосами, – тонкий пальчик решительно ткнул в Малфоя, – или поиском приключений на свою задницу, – и, соответственно, в меня.

– Я понял, – быстро кивнул Малфой, – я согласен. Можно мы будем называть тебя «богиней»?

– Можно, – благосклонно произнесла Сью, немного смягчившись.

Через некоторое время посреди студии материализовался огромный сундук, полный странного тряпья – рваного и грязного, перешитого и обрезанного. Мне вручили пару широких, не по размеру, джинсов, продранных на заднице, и заляпанную машинным маслом майку. Малфою – секондхэндовские ковбойские сапоги с непонятного вида шортами и тонким свитером, растянутым на локтях.

– Кхм, простите, богиня, но…

– Лучше не спорьте, – тихо произнесла нам стилистка. – Она точно знает, что делает, молодые люди.

В воздух взметнулись с десяток палочек, преобразовывая, изменяя предметы, создавая иллюзии прямо в студии – и вот уже вдаль уходила пыльная, выжженная солнцем панорама, запахло маслом, табаком, бензином.

– Да это же…

– Это же наше шоссе! – вскричал Малфой. – О, Катилина! Ковбой Джонни у ваших ног!

– Брось дурачиться, Малфой, – оборвала она нас, – времени в обрез. Упаси бог кого-нибудь тут думать, что он самый важный. Кроме вас, нам сегодня снимать Гермиону Грейнджер в бальном платье, Невилла Лонгботтома в образе беспощадного убийцы…

– Это действительно беспощадно, – шепнул мне Малфой.

Засверкали пробные вспышки – положите руку сюда… придвиньтесь ближе… мистер Поттер, не делайте, пожалуйста, такое лицо… Мистер Малфой, не закрывайте мистера Поттера… мистер Малфой, не лезьте вперед, мистер Поттер, не прячьтесь за мистера Малфоя…

Сью критически посмотрела кадры.

– Молите Мерлина, чтобы из этого отстоя что-нибудь получилось, – пригрозила она.

В перерыве между съемками мы пили кофе на лестнице. Мимо сновали журналисты, репортеры, редакторы. Сью пчелкой кружилась в этой суете, лавировала в потоке спин, локтей и ног, добывая нам кофе. Лишь сделав несколько глотков и убедившись в том, что она умиротворилась, Малфой решился на вопрос.

– Сью… То есть, Сьюзен… Катилина… Вы ведь не обижаетесь на ваших верных поклонников? Ведь правда, Сью? Ты не представляешь, в какой мы с Поттером жопе.

Она недобро прищурилась.

– Я всего лишь выполняю свою работу. Это не значит, что я мечтала с вами встретиться.

– Да, но идея с шоссе… это ведь твоя идея? – на мне всё ещё были эти дурацкие джинсы, а на Малфое – автозагар, и на нас то и дело оглядывались проходящие.

– Это то, что вас объединяет, – со вздохом признала Сью, – ваш совместный побег. Вы бы знали, как об этом судачили, когда я вернулась. Светская хроника до сих пор не может успокоиться. Вы же были смертельными врагами.

– Ну… он спас мне жизнь. Я просто не имею права задушить его подушкой.

– Спасибо, Малфой. Я всегда знал, что ты меня ценишь.

– Да, и тем не менее, это очень романтично, – Сью поморщилась; слово «романтично» далось ей с трудом. – Каждому из вас ещё предстоит интервью. Малфой, сразу предупреждаю, тебе будут задавать особо непристойные вопросы.

– Да без проблем.

– Вот эксгибиционистическая скотина.

– Зашоренный ботан.

– Самовлюбленный…

– Разговорчики в строю, – неожиданно громко рявкнула Сью, и тут случилось что-то невозможное – грациозно подтянув сползающие шорты, в буйной суете перерыва, посреди всей этой гудящей редакции, на замусоренной окурками лестнице Малфой рухнул перед ней на колени.

– Ты простишь нас? За аэропорт, простишь? Я знаю, мы тогда могли бы забить на все это и рвануть в Лхасу, в Мекку, в Тимбукту… но… если бы это действительно случилось, мы бы уже не были теми, кто мы сейчас, правда? Сью?

Как и все наши сцены со Сью, со стороны это выглядело почти карикатурно – вымахавший выше всех Малфой на коленях перед крошечной Сью, сердито колотящей его по макушке.

– Ох, ну давайте ещё потратим пару часов на эту ерунду, – зашипела она. – Я дам вам свой мобильный – если не знаете этого слова, посмотрите в словаре – и вот тогда будете мне по телефону распускать слюни. Господи, ну конечно простила. Иначе ваши гнилые кости уже давно бы обгладывали соплохвосты. Блин. Как же вы мне надоели…

* * *

Утром я встал с постели со словами: «Я убью тебя».

С разворота «Еженедельного Пророка» на меня смотрели наши загорелые лица – очень мило, казалось бы, просто два парня посреди дороги, всё очень невинно…

И тем не менее.

– Я УБЬЮ ТЕБЯ!

– Ай! Боюсь! – Малфой вылетел из спальни и тут же наткнулся на каменный взгляд Снейпа.

– Я надеюсь, вы закончили обсуждать свою бессмертную красоту и соизволите спуститься к завтраку.

– Нет, вы не понимаете… – я попробовал обойти Снейпа, чтобы добраться до Малфоя, но железной лапой был отброшен в сторону.

– Бе-бе-бе, – тот состроил мне мерзкую рожу за снейповской спиной.

– Ах, ты…

– Поттер, я предупреждаю…

– Вы не понимаете…

– Я понимаю. То, что вы незнамо по какому праву засветились в «выпуске лучших», абсолютно не значит…

– Дело не в этом! Он… бессовестный… мерзкий… пидо…

– Хорошенько подумайте, прежде чем закончить это слово, Поттер. Вы не знали? Очень невнимательно с вашей стороны. Мне казалось, нетрадиционная ориентация мистера Малфоя – общеизвестный факт, по крайней мере, в школе. Ибо он, – грозный взгляд в сторону Драко, – в юные свои годы решил разыграть перед родителями бунтаря и с гордостью сообщил об этом всем, открыто. А вам, безусловно, следовало бы быть более осторожным. Но это же мистер Поттер, какая тут осторожность. Идите, ешьте свой омлет.

Я заглянул в залитую солнцем кухню. Казалось, надо мной смеются даже начищенные кастрюли. Малфой, ухмыляясь, жрал свою ветчину.

– Да ладно тебе, Поттер. Я же не написал, что мы с тобой спим.

– Но все знают, что мы живем вместе! И ты… гей! И мы с тобой сфотографировались вместе, Малфой!

– Я могу сказать, что ты не в моем вкусе, крошка.

Резко развернувшись, я собрался выйти из кухни, но впечатался прямо в твердокаменного Снейпа.

– Вы знали это, – прошипел я, – и ничего мне не сказали. Конечно же, гораздо веселее потом рассуждать о моей неосторожности.

Его глаза недобро сверкнули.

– Я был против вашей съемки вообще. Вам не нужна была огласка. Но как же – вы стремитесь к известности…

– Знаете что? Я ВАС НЕНАВИЖУ. Отойдите. Хватит с меня вас обоих.

Снейп не шелохнулся. Я несколько раз попытался вырваться из кухни под ехидные комментарии Малфоя, но куда там, с такой защитой ему бы в регби играть. От отчаянья я швырнул в него вилкой.

Когда Снейп заговорил, его голос был преисполнен холодной ярости.

– Ваши переживания – это ваши проблемы. Конечно, я не так глуп, как вы, и мог предугадать вашу истерику. Клянусь, я сумею вас успокоить освежающим чтением Шопенгауэра вслух и несколькими пробежками по парку. Tо же касается и мистера Малфоя. Тем не менее, Поттер, я смогу вам помочь, разумеется, если вы сами этого захотите.

– Идите к черту, – ответил я.

– Рискуешь, Поттер, – сказал Малфой.

– Так помогать или нет? Или вы согласны «встречаться» с Малфоем?

– Это лучше, чем жить с вами!

Когда Снейп встал, его лицо было мрачнее тучи.

– Очень хорошо, – проговорил он.

И мы с Малфоем остались одни.

– Педерастическая скотина.

– Ладно тебе, я же правда не писал про нас ничего такого, – обиделся тот. – А представляешь, что я мог бы им рассказать? Про мотель, например? Про ту ночь? Про все остальное? Поттер, слышишь? Он что-то громит в своей комнате.

Я помотал головой в ответ на последнюю фразу. В кабинете действительно что-то загремело, и послышался глухой удар, как будто стукнули кулаком обо что-то твердое.

– Тиран сраный.

– Иногда мне кажется, ты действуешь на него как-то не так.

– Я это знаю, но зачем тогда брать меня под свою опеку любыми возможными способами? Почему бы просто не оставить меня в покое?

– Сью прислала нам пять номеров «Пророка». Я вижу только один, у тебя в руках, а в камине валяются какие-то обрывки…

– О, Мерлин. Да по нему Мунго плачет.

Малфой встал и забодяжил нам обоим кофе. После отрезвляющей утренней истерики это было вполне неплохо.

– Куда кофе на пустой желудок? – рявкнул он. – Ща тут сдохнешь от язвы, а все обвинят меня, что я плохо готовлю.

– Спасибо за заботу, муженек… или женушка? Вот он, – я показал на комнату Снейпа, – кажется, не имеет ничего против моей смерти.

– Не без его участия. Думаю, он мечтает о долгих изысканных пытках.

– Шопенгауэром.

– И Ницше.

– И бальными танцами.

– И… а, ладно.

Допив кофе, мы пошли гулять, и курить, и вообще. Светило солнце, после двух дождливых недель июльская погода налаживалась. Я шел и размышлял, что о нас думают прохожие. Два гея, думал я. Два гея.

– Ну, рассказывай тогда уже, каково это. Только молчи, если это было с Крэббом или Гойлом.

– О боже, – Малфой помотал головой. – Крэбб, вечная ему память. Нет, у меня были другие… интересы.

– Много? – деловито поинтересовался я.

– О, да, – многозначительно протянул Малфой. – Поттер, я тебя умоляю.

Вернувшись, я затолкал Малфоя в комнату, а сам постучался в кабинет. Снейп был зол. Конечно.

– Я согласен, – быстро произнес я, глядя куда-то в угол комнаты.

– Чего?

– Я согласен на вашу помощь.

– Да неужели, – черные глаза сузились. – А с чего вы взяли, что теперь я так и побегу вам помогать?

– Не хотите, не надо! – не выдержав, крикнул я и развернулся. – Унижаться перед вами я не соби…

– Да стойте вы. Заходите.

В кабинете Снейпа было привычно много бумаг, свитки валялись на полу, книги стопками сложены по углам. Лупа и зеркала пускали по стенам солнечных зайчиков. Изо всех сил стараясь сделать независимое лицо, я опустился в кресло.

Снейп возвышался надо мной коршуном. Порывшись на столе, он нашел блокнот и перо.

– Как долго вы встречаетесь с мисс Уизли? – спросил он, чиркая что-то в блокноте.

– Два года. А что?

– Очень хорошо. Как давно вы видели её в последний раз?

– Гм… ещё до поездки. А зачем…

– До поездки? Она не волнуется из-за того, что прошло много времени, а от вас ни слуху ни духу?

– Она уехала на пару недель в Румынию, к брату… но…

– Каким было ваше последнее свидание? Что вы сказали ей напоследок?

– Что… ну, что обычно говорят девушкам… что я, это… буду скучать… Только я совсем не понимаю…

– Зато я понимаю, – резко сказал Снейп. – Вы с ней уже два года, и ещё не признавались ей в любви?

– Нет, но она…

– Нет, Поттер, – он опустил блокнот и сердито уставился на меня, – нет, Поттер, она не понимает. Одно хорошо, что вы уже два года вместе… Отлично, меньше работы…

– ДА КАКОЙ РАБОТЫ?

– Прекратите ОРАТЬ. С этих пор, если вы беретесь меня слушать, то слушайте и не перечьте мне ни в чем. Завтра же вы через камин свяжетесь с ней, адрес спросите у миссис Уизли. Увидите, скажете, как вы по ней скучаете, – он поморщился, – подарите ей цветы. Да, через камин. Цветы вам Драко купит, у вас нежные отношения… Да успокойтесь, пойдет и купит! Вы всё равно притащите какой-нибудь веник. И никаких слов ни о чем больше, ЯСНО ВАМ? Можете сказать, что у вас летняя отработка с Малфоем под моим присмотром. И ещё…

– Что ещё?

– Хорошо, что в Румынии нет «Пророка».

* * *

Славная июльская суббота в нашей квартире началась с душераздирающих воплей – даже как-то стыдно признаться, что опять с моих. С утра пораньше я бегал по комнатам как сумасшедший, раскидывая по сторонам вещи и пиная стены.

– Вы отправили ей чертово любовное послание! ОТ МОЕГО ИМЕНИ!!

Драко, что-то печатавший на кухне, перевел настороженный взгляд с меня на Снейпа и обратно, и стал быстренько собирать манатки.

– Пойду погуляю.

– Ты, говно ходячее, – снова заорал я, – ты наверняка был в курсе, да? Да, Малфой – ах, ну конечно, конечно, у вас тут милый маленький слизеринский заговор…

Железные и механические какие-то пальцы стиснули мою шею.

– Удушу, Поттер. Лучше успокойся.

Воспользовавшись паузой в перерывах между моими истериками, Малфой слинял в садик курить. На кухне было солнечно и тепло, утреннее солнышко нагревало ставни, пахло цветами и какой-то фигней из профессорских гербариев. И если бы он сейчас не душил меня посреди завтрака, это выглядело бы как очень милая семейная сцена.

– Успокоился? – вкрадчиво прошептали мне на ухо. – Сядь и ешь омлет.

– Я всё буду отрицать. Вы не обманете Джинни.

– Будете отрицать – отдохнете в маггловской тюрьме. В маггловской, Поттер, это ещё веселее, чем Азкабан. – Встретившись со мной взглядом, он заговорил уже более спокойно. – Я сказал, что женю вас, значит, женю. И это, заметьте, выгодно нам обоим. Вы избавляетесь от меня, Поттер, а я – от вас. Слава Мерлину.

– От… от меня? – я поперхнулся. – Да… пожалуйста! Избавьтесь от меня в любой момент! Хоть сейчас прямо, хотите?!

Снейп хмыкнул и отошел к окну.

– Чтобы вы ещё натворили глупостей, опозорили школу и лично меня, как вашего учителя, перед всем магическим миром? Секрет в том, Поттер, что вы ещё не чувствуете себя готовым вступить во взрослую жизнь. У всех остальных было детство; у вас детства как такового не было. Поэтому сейчас вам надо отыграться за все одиннадцать лет вашего заточения, хотя сами вы свои мотивы едва ли понимаете. Прощание с детством, вот что это такое. И вы будете колобродить до тех пор, пока нормальная, неглупая женщина не приберет вас к рукам. А пока эта сомнительная честь принадлежит мне.

– А Малфой? А Сью?.. У них что, тоже детство не кончилось?!

– А как вы думаете? Вы уже знаток во всем, что касается семьи и семейной чести Малфоев. Думаете, он когда-нибудь чувствовал себя свободным? Вы отыгрываетесь за детство, он – за свободу. Вспомните уже, кто такая Сью. Дочка высокопоставленного лица, к тому же завязанного с министерством. Вот и спросите, могла ли она хоть раз в жизни куда-то пойти, не предупредив конвой охраняющих её авроров?

Он молча сгреб со стола чашки и вылил в раковину остатки кофе. А я сидел за столом, накрытым веселенькой голубой клеенкой, и вспоминал слова и лицо Сью, когда мы были в дрезденском аэропорту: «У меня больше никогда такого не будет!».

Снейп прав. Почти во всем – правправправ. Что ещё я выкину, дорвавшись до денег и свободы? Хотя… какое ему до всего этого дело.

– Гуляйте сегодня в пределах видимости сколько угодно, но не забудьте, что вечером вам предстоит встреча выпускников.

Я прекрасно знал, что раньше он не хотел пускать нас на эту встречу, невзирая на все нытье Малфоя. Но сейчас, спустя неделю, когда план передачи меня в руки Джинни полностью оформился в его адской голове, свезти меня на встречу с невестой – которой, разумеется, он прислал отдельное приглашение – стало его идеей фикс. Старый ублюдок. Я не хотел идти на эту вечеринку. С Малфоем, после истории с «Пророком»…

Оказавшись в своей комнате, я молча рухнул на кровать и уставился в потолок, по которому ползли длинные тени.

Иногда мне кажется, что все ходы были просчитаны заранее. Малфой – гей. По нашим фотографиям в газете совершенно очевидно, что я – его дружок. Отрицание этого факта выглядело бы жалко и глупо. Неубедительно. Стало быть, для того, чтобы развеять слухи, мне как раз и следует приударить за Джинни…

Неожиданно для себя я громко застонал.

Прекрасно. Просто великолепно.

– Чего стенаешь, – Драко боком зашел в комнату, со всеми своими проводами, не постучавшись.

– Уйди отсюда. Козел.

– Да ладно тебе, Поттер…

– Пошел на хрен. Ещё, небось, и в шаферы записался.

– Ну… если только дадут приличный фрак…

Сев на кровати, я снова принялся орать немного охрипшим голосом, хотя эффект был уже не тот.

– ТЫ ДУМАЕШЬ, ЭТО СМЕШНО, ДА?!! Думаешь, весело?

– Поттер, ну Снейп же тебе…

– Вот только не говори «желает лучшего»! Ничего он мне не желает!! Он просто мечтает взять под контроль всю мою жизнь, ПОТОМУ ЧТО ЕМУ ТУПО НРАВИТСЯ КОГО-ТО КОНТРОЛИРОВАТЬ!!!

Я рухнул обратно в подушки, и Драко, помолчав немного, сунул мне в ладонь что-то круглое и прохладное.

– Он просил тебе передать.


Я впервые видел твои воспоминания летом, после седьмого курса. Очень красиво – белые и золотые тени скользили по потолку моей спальни.


Когда пустой флакон откатился в угол, мы сидели бок о бок на кровати и молчали. Что говорить, было не очень понятно. За окном жарил июльский полдень. Постель была заправлена, комната пуста. Мы сидели и молча пялились в стену напротив.

– И что с того, – наконец, пробормотал я, – что он любил мою мать. Ненавидел моего отца. Жизнь положил на то, чтобы меня использовать, а в конце даже сам опешил от своей подлости. Но лучше относиться ко мне не стал.

– Поттер…

– Готов биться в истерике и костьми лечь, чтобы получить что-то, что ему хочется. Вот тупо взять и получить. А на всех остальных ему плевать.

– Мне кажется, он хотел показать тебе, что жизнь сейчас уже не та, и он не тот. Поверь мне, глупый, – я чуть не дал ему в ухо прямо там, на кровати, – слизеринец никогда не будет делиться с тобой сокровенными тайнами души, если у этого сокровенного ещё не истек срок годности.

– А зачем мне тогда этот хлам! – я швырнул флакон в мусорное ведро – не попал, недолет.

Драко пожал плечами.

– Пошли гулять.

– Курить.

– Гулять, – Малфой упрямо мотнул головой.

В нашем садике было прохладно. Густые тени листвы скользили про красивому малфоевскому лицу, пока я закрывал своей спиной окно кабинета. Профессор точно не дремлет.

– Я завел нам блог, – гордо заявил Малфой, щелкая зажигалкой.

– Чего? – не, я знал, что такое блог, но местоимение слегка сбило меня с толку. – Что значит «нам»?

– Ах, Поттер, давай, не придуривайся. Один Малфой – хорошо, но Малфой и Поттер – это же залог популярности! То есть, нет, конечно, я ничего там не пишу за тебя, но это как бы наш с тобой дневник, и там на аватаре – картинке, то есть – наша фотография. А пишу я один, как часть дуэта.

– И о чем ты пишешь? – с подозрением осведомился я.

– О, – Малфой махнул рукой, – это уже неважно. Людям интересно абсолютно все – что мы едим, чем зубы чистим, как живем. Конечно, таинственная фигура нашего дорогого профессора там не появляется, и как бы…

– …как бы получается, что мы живем вместе, – мрачно заключил я. – Отлично. То, чего я и боялся.

– Поттер, это не то, что ты думаешь! – Малфой на всякий случай сделал несколько шагов назад, глядя, как я на него надвигаюсь. – У нас…

– То, именно то, что я думаю…

– У нас уже за полсотни постоянных читателей! Они… они комментируют!

– Ох, щас я погляжу на эти комментарии…

– Я сделал тебя звездой! – выкрикнул перепуганный Малфой, уже почти удирая от меня в сад, но это я уже не выдержал – сел в траву и захохотал. Малфой глядел на меня с видом оскорбленной невинности и бормотал что-то о том, что я вообще ничего не понимаю, и что мы страшно популярны, и что если бы не он – он, Малфой, и его масло для загара – я бы так навсегда и остался в памяти народа задроченным несексуальным очкариком…

– Он сделал меня звездой… Замечательно.

* * *

Я никогда не думал, что встреча выпускников может оказаться таким модным светским мероприятием. И страшно удивился, когда вместо того, чтобы отправиться на Кингс-Кросс к платформе девять и три четверти, мы поймали черный кэб, чтобы с вечерними огнями, тающими за окном, рвануть в роскошное Челси.

Оказывается, первая со времени войны – а для некоторых, и с самого Рождества – встреча последнего и самого знаменитого хогвартсовского выпуска должна как следует осветиться прессой – ещё бы, столько знаменитых людей на квадратный сантиметр ковровой дорожки. Но шучу, шучу, никакой ковровой дорожки, конечно, не было, зато нас ожидал очень модный, переливающийся неоновыми огнями лаунж-бар* в центре Лондона, с кучей фотографов, толпившихся у входа.

Пока мы парковались, и Снейп, бубня, расплачивался с таксистом, я прижал нос к стеклу и глядел, как под мириадами вспышек из такого же такси выпорхнула ужасно красивая Парвати Патил, а от метро в кедах и стареньких дождевиках идут Дин и Симус. Все появлялись по-разному – кто на машине, кто на метро, кто аппарировал прямо на ступеньки, а кого-то, вроде отчаянно сопротивляющегося Невилла, приводила за ручку бабушка.

Но как только появились мы, всё внимание оказалось приковано к нам. «Скандалисты приехали», – буркнул кто-то мне в ухо, но, ослепленный вспышками, я просто шел следом за Драко и Снейпом, и никого не замечал.

– Расскажите про вашу жизнь втроем, мистер Поттер!

– Мистер Малфой, один вопрос – вы ревнуете…

– Профессор! Профессор Снейп…

Во взгляде профессора явственно читалась «Авада Кедавра». Наверное, с того самого момента, как Малфой рассказал мне о блоге, я понял – и почувствовал – что наше трио окружает заманчивая, исполненная невысказанных вопросов дымка разврата. Которую обоняют буквально все. Возможно, подумал я тогда, именно по этой причине нам не давали в руки магические газеты. «Начитаетесь всякой ерунды, и так головы пустые» – говорил Снейп. А стоило, стоило их читать – все же, согласитесь, такая скандальная парочка, как мы с Драко – да ещё на попечении Снейпа, с его темным прошлым и впечатляющей внешностью… И взглядом, который резал почище любого лезвия.

Счастье Драко, подумал я, в том, что Снейп не очень представляет себе, что за штука маггловский интернет.

Меня достаточно грубо подтолкнули ко входу, и мы оказались внутри. Мне никогда раньше не проходилось бывать в модных местах – да что там говорить, единственные вечеринки, о которых я знал, проходили за полночь в гриффиндорской башне, когда в жопу пьяный Симус отплясывал на столе ирландские танцы.

– Урод. И твой новый друг тоже, – бросила мне эфемерного вида особа женского пола, проходя мимо. Приглядевшись, я узнал в ней Гермиону.

– Послушай, я…

– Ты бы лучше говорил это прежде, чем сбегать с поездки и вляпываться в неприятности перед законом.

Негромкая ритмичная музыка доносилась откуда-то с завешанного хрусталем потолка, в припеве отчетливо ощущалось: «Урод, урод, урод».

– Друг, ты не заморачивайся. Я вот, например, до сих пор радуюсь, что меня в ту поездку не взя… – не успев хлопнуть меня по плечу, Рон был утащен своей строптивой пассией в другой конец зала. Зато рядом материализовался донельзя довольный собой Малфой.

– Как давно я не был в приличных местах, – ухмыльнулся он, – cлушай, можно я буду называть тебя «Потти, детка»?..

Он послал ослепительную улыбку группе парней, сверлящих нас напряженными взглядами. Я взглянул на их значки – Гриффиндор наполовину со Слизерином. Закономерно.

– Это будет последнее, что ты произнесешь в этой жизни, – пообещал я, – а Снейп тебя добьет. Забыл, что у меня программа максимум. Мне надо найти Джинни.

Мы огляделись. Снейп со стаканом мартини в руках о чем-то разговаривал с новенькой учительницей, пришедшей на чье-то место. Судя по её лицу, она держала дома алтарь с обрезками его ногтей и клоками волос. И фотографиями. Снейпу это явно льстило.

Из всей толпы перешептывающихся о нас вынырнула Ханна Эббот и протянула Малфою салфетку.

– Мы давно уже читаем ваш блог! Распишитесь!

Ну, ещё бы Малфою это не доставляло удовольствия… Два слизеринских тщеславных ублюдка – что Снейп, что Малфой. К нам тут же подвалили ещё штук пять таких же девчушек и принялись фотографироваться – я тут же решил дать задний ход, но Малфой решительно притянул меня к себе, и каким-то удивительным образом его рука оказалась на моей заднице.

– Поттер, – выдохнул он мне в ухо, – сделай что-нибудь… запоминающееся. Мы рекламируем наш блог.

– Я не гей, ты, приду…

– Какая разница, – Малфой послал в камеру ещё одну улыбку. – Главное, как ты себя позиционируешь.

Но тут стальная лапа-таки стряхнула его с меня – к моему счастью.

– Вы, кажется, забыли, зачем вы здесь, Поттер, – вкрадчиво сообщили мне.

…Джинни была поблизости. Я даже не сразу узнал её в кипенно-белом платье, с убранными назад волосами. Казалось, она повзрослела вот так, сразу, на много лет. А от ее белого платья любому мужчине сразу стало бы плохо. Я не исключение.

– Я рада, что ты, наконец, закончил раздавать автографы, – холодно произнесла она. – Я чувствую себя не в своей тарелке. Я не должна была здесь быть, но ведь ты меня пригласил.

– Прости… – действительно, красавец – прислал письмо и увлекся другими делами, – нет, ты… ты отлично выглядишь.

– Твое последнее письмо было впечатляющим, – так же недобро произнесла она. – С книжки, что ли, списывал? «С любезным поклоном», «моя дорогая»… Даже странно как-то, что раньше ты мне писал: «Мне реально круто сейчас думать о тебе», «привет тебе от моей правой руки» и все в таком роде.

– Потише нельзя? – зашипел я, отчаянно краснея. – И вообще…

– Вообще что? У Снейпа берешь уроки? Я начиталась уже про вашу веселую общагу!

Разговоры вокруг нас стали понемногу затихать.

– Джинни, послушай…

– И про твои развлечения с Малфоем я тоже слышала! И фотографии, знаешь ли, у нас по всему дому развешаны!

Вокруг стало убийственно тихо. Снейп, кажется, тихо выругался себе под нос, наплевав на собеседницу, и принялся сверлить меня взглядом, как будто я сейчас должен был провернуть какой-то мега-трюк. Но я не знал никаких трюков.

– Вы с ним… да как у тебя после этого наглости хватило…

– Послушай, подруга, – раздался прохладный женский голос прямо за моей спиной, и на мое плечо легла рука с идеальным маникюром, – если ты не в курсе, то мы с Поттером регулярно видимся. Конечно, не в такую жару, но в моем пентхаусе или, временами, за завтpаком в «Ритце». Так что рекомендую тебе быть осторожнее с оскорблениями Гарри, – с этими словами одна из двух слизеринских красавиц, что были с нами в поездке, наклонилась и коснулась своими блестящими губами моего изумленного рта.

Выпрямившись – она была как минимум на полголовы меня выше, – она подобрала подол своего струящегося изумрудного платья и проплыла мимо нас, к танцующим.

Джинни повернулась к входу, и я едва успел кинуться за ней, расталкивая народ. У самого выхода я оглянулся на Драко, как ни в чем ни бывало потягивающего шампанское в компании Нотта и Гойла. Лишь на мгновение поймав мой взгляд, он показал мне большой палец. «Дома отблагодаришь», – прочитал я по его губам.

– Джинни, послушай! – крикнул я, сбегая вниз по ступенькам.

– Да? Это даже интересно, – круто развернувшись, она уперла руки в бока. – Интересно, что же это такое ты можешь мне сказать?

– Я… я с ней не… – я осекся. Сказать, что «я с ней не» означало публично признаться в том, что я гей и сожительствую с Малфоем, и я решил благоразумно опустить этот пункт. – Ты все неправильно поняла… Мое последнее письмо было другое, потому что…

ПОТОМУ ЧТО ЕГО ПИСАЛ СНЕЙП.

– Потому что…

– Ну почему же? Почему?

– Потому что оно было серьезным. Я не мог писать тебе о серьезных чувствах как раньше. Я хотел, чтобы ты правильно меня поняла. И… у меня больше ничего нет ничего с той девушкой.

Мы стояли, молча глядя друг на друга. Она стерла с щеки потекшую тушь. Ночной Лондон переливался огнями. Мерно плескалась Темза. Летняя ночь обдувала нас теплым ветром.

– Ты хочешь сказать… серьезным?

– Джинни, – я проглотил, наконец, мерзкий комок в горле, – Джинни, я люблю тебя.


_________________________
* Лаунж-бар получил свое название от английского lounge – гостиная, комната для отдыха. Обычно он находится в особой изолированной лаунж-зоне, где звучит мелодичная легкая музыка, горят свечи или работает приглушенное освещение, а публика располагается на удобных мягких диванах и креслах за низкими – "журнальными" – столиками. Такая обстановка способствует спокойному отдыху и не мешает беседе.
Чаще всего лаунж-бар предлагает коктейли и другие легкие напитки, как правило, в нем имеется большой выбор дорогого качественного алкоголя. Но ничего не мешает сделать лаунж-бар, например, винным или даже безалкогольным.
Обычно лаунж-бары оформляют в стиле hi-tech, который предполагает использование таких современных материалов, как стекло, пластик и металл, где в оформлении помещения широко пременяются цветовые панели. Это позволяет обыгрывать форму помещения, мебели и барной стойки, предлагать оригинальное освещение. Простота и лаконичность этого стиля не утомляет глаз, позволяет посетителю расслабиться, отдохнуть.

Часть 3. СЕРЬЕЗНЫЕ НАМЕРЕНЬЯ

«На Снейпа была возложена ответственная миссия – объяснить, что семейная жизнь
сложна и полна проблем, что семья – это огромная ответственность, и так далее, и тому подобное.
Ни профессор, ни Драко не могли взять в толк, почему именно никогда не бывший ничьим мужем Снейп
должен все это втолковывать…»

Джуд, «Драко Малфой и Невозможное Счастье»



В эту ночь я не поехал к Джинни. Когда я сажал её в такси, было решено, что вернется она одна – мы ведь так и не спали с ней эти два года, и если бы это произошло сейчас, миф о моих серьезных намереньях мог бы пойти лесом. Всё ещё чувствуя на губах её прощальный поцелуй, я развернулся, собираясь идти искать Снейпа и остальных.

Я поднимался по ступеням в бар, когда меня окликнули откуда-то снизу. За широкой лестницей стояла большая курящая компания – Драко, слизеринская девушка, избавившая меня от скандала, и ее подружка, Гойл, Нотт, Панси Паркинсон с равнодушным лицом, ещё несколько слизеринцев, которых я не знал.

– Поехали, Поттер, – как ни в чем не бывало позвал Малфой, – на вот, держи сигарету.

– Как поехали… – растерялся я, – куда?..

Как будто мы не были ничем связаны!

– На штаб-квартиру, – загоготала Панси, – Драко, ей-богу, если бы этот не был с тобой…

– А нас разве отпускает Кое-кто?.. – тихо спросил я, пытливо вглядываясь в шальные искорки в глазах Малфоя.

– Кое-кто сейчас мирно общается с преподавателями, и на нас ему наплевать с дрезденской колокольни, Поттер. Живем один раз, черт подери! Тебе восемнадцать или восемьдесят пять? Поехали?..

…Уже через пару минут мы неслись по темным улицам, по освещенным ночным набережным, вдоль ажурной ограды парка, по чинной цветущей Виктории, по бизнес-улеям надменного Сити. В кэб набилось куда больше человек, чем положено, но кэбмену заплатили как топ-менеджеру солидной компании, так что он не жаловался. Я сидел, вжатый в сиденье с одной стороны мощным плечом Гойла, с другой – острым локотком моей спасительницы. Смесь духов била в голову, хотя окно было открыто. Нас выкинуло уже у освещенного огнями стеклянно-бетонного великолепия на Боро – мы поднимались на последний этаж, в чей-то шикарный пентхаус с видом на Темзу и Тауэр. Играл одуряющий медленный джаз, вступая в резонанс с моим замедленным пульсом, Малфой всунул мне в одну руку стопку текилы, в другую – страшно вонючую сигарету; я послушно опрокинул стопку и затянулся.

– Наш человек, – засмеялась уже знакомая мне девушка. – Люсинда, очень приятно.

– Ни хрена он не наш, – буркнул сбоку темнокожий парень, кажется, его звали Блейз, – гриффиндорский пай-мальчик. Они не умеют веселиться.

– Умеют, – возразил Драко так, как будто меня там не было, – просто не так, как мы, по-плебейски. Слушают «Паленые Поганки», хлещут пиво, крушат мебель. Ну что с них возьмешь.

– Я уверен, он не станет крушить мебель, – томным голосом произнесла сидящая рядом Люсинда, – взгляните, какой он хороо-ошенький. И ресницы длинные. А на ваших фотографиях, Драко…

Я хотел было уже вмешаться, хотя бы потому, что слышать о фотографиях у меня больше не было сил, но стоило мне попытаться поднять голову, как комната поплыла перед глазами. Ещё одна затяжка – и свет будто пригасили, в глазах потеплело, в голове возникла приятная пустота.

– Я хочу татуировку, – внезапно изрек Малфой, – я забыл. «Слава Слизерину» на выпирающей косточке.

– Забыл, – открыл я непослушный рот, – а я женюсь.

– Он женится! – торжествующе закричал Драко, вскакивая на диван. – Вот это надо отметить!

Карусель тостов закружила волной. Пряный, горьковатый запах самокруток дурманил; Люсинда в какой-то момент оказалась совсем близко, и был второй поцелуй – уже не просто касание, но влажная, волнующая ласка – языками, с прикусыванием, каким-то непостижимым образом моя рука оказалась на её талии и стала спускаться ниже, в складки мыльно-скользкого шелка.

– Ну и дурень, – Малфой бесцеремонно влез между нами, – Снейп меня убьет. Я спас тебя один раз, должен спасать и во второй, что ли?

– Что ты имеешь в виду, Малфой? – надменно поинтересовалась Люсинда.

– А то и имею, – пробубнил он, – что эта телка, Гарри, поцелует кого хочешь, только попроси, а уж сдать тебя накануне женитьбы ей ничего…

Хлоп! Малфой криво улыбнулся, потирая щеку.

– Ты нарвешься, Малфой, – предупредила она, – ты можешь сколько угодно выделываться перед своим гриффиндорским приятелем, но перед нами…

– Дура! – объявил Малфой, хотя по лицу его пробежала тень. – Молчи уже о том, чего не понимаешь!

Люсинда встала, больно пихнув его локтем, и вышла на середину комнаты.

– Ах так, – она повернулась, сердитая и очень красивая, – да всем и так ясно, из-за чего ты не хочешь бежать! – с легкостью она взяла со стола стопку и опрокинула. – Там ты чувствуешь себя королем… с Поттером ты чувствуешь себя королем… самый-сексуальный-говнюк-года…

– Люсинда, – равнодушно позвала Панси, – Люсинда, ты пьяна.

– По результатам-гребанных-опросов!.. – не обращая внимания на Паркинсон, она опрокинула ещё одну стопку и крепко затянулась сигаретой. – Да все знают, Малфой, что ты… ха-ха…

– Заткнись, – прошипел тот, его насмешливость как рукой сняло.

– Дура. Не позорь, – мрачно сказал Флинт из своего угла.

– Романтик, – засмеялась Люсинда, – гей по собственному желанию. Последний-гребанный-романтик Слизерина… вечно ищет, вечно верит во что-то… Счастлив каждому рассказать про свои гей-терзания… Только… ха… Всё никак не соберется с силами, чтобы, наконец, найти себе дружка…

Пустая стопка с упала с подноса и с грохотом покатилась по полу.

Малфой встал, пошатываясь и заметно побледнев. Несколько минут он стоял, будто собираясь что-то сказать, а потом резко развернулся и вылетел из комнаты.

– Тьфу, – Паркинсон поднялась и плюнула себе под ноги, – змеиный клубок. Слизеринцы.

– Но это Слизерин, – просто возразила Люсинда.

«Это Слизерин», – повторил я про себя. Музыка, медленная и отрешенно-пустая наполнила комнату, то ли блюз на четыре такта, то ли медленное регги; зеленое платье девушки и мрачный Нотт, с равнодушием перебирающий стаканы – приподняв полы платья, Люсинда медленно повернулась, качнула бедрами, откинула назад гладкую волну волос. Звучали одни барабаны, нечеткий, волнующий ритм.

За окном ночной дождь зашуршал по крыше, тяжелые капли покатились по стеклу, где-то вдалеке сверкнула молния. Танцующая девушка и тлеющая сигарета, дождь и барабаны – мне хотелось бы как-нибудь это запомнить, запечатлеть, но, к сожалению, молодость сама по себе – выцветшая фотографическая пленка, что-то проявляется со временем, что-то засвечено в памяти к чертям.

Мне надо было отыскать Малфоя.

В передней я долго искал свою куртку и хоть какой-нибудь зонт – дождь усилился. Минут пятнадцать тыкался по шкафам, Люсинда налетела на меня в прихожей, и этот поцелуй был жарким, требовательным, глубоким.

– Подожди… – язык заплетался, – погоди… я же… женюсь…

Её руки были повсюду, и всё, что я смог сделать – нащупать за спиной дверную ручку и толкнуть дверь. Два пролета вниз, до лифта, лифт идет черт знает сколько времени, потом по лестнице до почтовых ящиков, и ещё раз – вниз. Распахнуть тяжелую дверь на сигнализации.

– Я знал это, – выплюнули в лицо, – застегните ширинку.

Снейп стоял перед дверью, мокрый и злой.

Я посмотрел на него, молча, мутными глазами. И это было не виденье. Не сказав ни слова – с него градом катилась вода – он повернулся и, встав на краю дороги, вытянул руку.

Я смотрел на него, на его белое разъяренное лицо, и, знаете, сначала я просто ничего не говорил. А потом что-то щелкнуло в моей голове, перевернулось. Я вспомнил руки Люсинды в прихожей, и Драко, потерявшего дар речи, и гогочущих слизеринцев.

– Я женюсь, – выдавил из себя я, – я признался в своих чувствах. Всё как вы хотели, Снейп.

– Профессор Снейп, – процедил он сквозь зубы.

Непогода усилилась, и за стеной дождя не различить дорожных огней. Такси все не подходило.

– А я не люблю её. Вы… вы испортили мне жизнь. Как вы хотели.

– Полюбите, – не своим голосом ответил он, – все переживания… дело времени.

– Нет. Не дело времени. Не дело времени – лишить себя молодости по вашему желанию…

– Вы бегаете за ней второй год, – проговорил он с какой-то беспомощностью, будто хватаясь за несуществующую соломинку.

– Я больше не…

Я подошел ближе, чтобы не перекрикивать дождь, и только тогда понял, что Снейп был мертвецки пьян.

В говно, вдрабадан, в жопу.

От него разило за версту, и поэтому, видно, он не замечал капель, градом скатывающихся по его лицу, на одежду, которую можно было выжимать, по волосам, прилипшим к шее.

– Отойдите, – я оттолкнул его от дороги и сам выбежал на полосу. Первое же такси затормозило, обдав нас грязными брызгами. Затолкав внутрь профессора, я забрался следом и выкрикнул адрес; шофер смотрел на нас, как на безнадежно больных.

– Сколько вы шатались по улицам в таком виде? – заорал я, как только мы оказались внутри, – вы…

– Я должен был знать, что вы у Паркинсон, – тихо и зло ответил он, – не стоило искать вас по всем слизеринским норам. Это последний раз… когда вам удалось сбежать…

Его язык не совсем его слушался, но мне было совершенно все равно. Несмотря на его глупый вид, во мне поднималась клокочущая злоба, и я ничего не мог с этим поделать.

– Мне все чертовы восемнадцать лет. Я не в детском саду. Я не в клетке. Вы – не гребаный дрессировщик. Я имею право идти, куда я хочу, и делать то, что я хочу. Равно как и вы имеете право нажраться и шататься по улицам, пока не умрете. Уверен, многие были бы этому только рады. Я не младенец. У меня есть свободное время. Которым я имею право распоряжаться. Вы можете разрушить мне жизнь, шантажируя меня. Вы отлично с этим справляетесь. Я уже пошел у вас на поводу. Только потом не удивляйтесь. Никто. Никогда. Не скажет о вас хорошего слова. Мне уже все равно, что я тут говорю, вы все равно ничего не соображаете. Можете убить меня после. Мне уже всё равно. Я всё равно скажу. Ясно вам? Вы – не более чем террорист. Вредитель. Сумасбродный, пьяный, старый…

Он отодвинулся от меня так далеко, как это было возможно, и смотрел, не отрываясь, из другого угла салона. Я не мог определить выражение его глаз. Просто смотрел и всё.

– Вы слышите меня? Вы… понимаете?

– Говорите, – чуть слышно произнес он – неуловимое движение посиневших от холода губ, – говорите, если вам так нравится.

– Вам… ну, конечно же, вам всё равно. Вам всё равно. Как мы были наивны. Думали, что у вас ещё остались какие-то чувства. Конечно же. Вам плевать. Как я не догадался.

– Да. Да, мне всё равно.

– У вас даже гордости не осталось.

Оборвав себя, я уставился в окно. В глазах защипало. Я надеюсь, Снейп подумает, что это дождь на моих щеках. В машине воняло выпивкой – от него, сигаретами – от меня. Прохожие стучали в стекла, когда мы пробирались сквозь толпу на оживленной Пикадилли, огни сливались в реки света, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо.

– Мне всё равно, – ещё раз пробормотал Снейп, не глядя на меня, – да, всё равно. Я всё равно… потерял вас.

За окном ночной дождь зашуршал по крыше, тяжелые капли покатились по стеклу, где-то вдалеке сверкнула молния. Танцующая девушка и тлеющая сигарета, дождь и барабаны – мне хотелось бы как-нибудь это запомнить, запечатлеть, но, к сожалению, молодость сама по себе – выцветшая фотографическая пленка, что-то проявляется со временем, что-то засвечено в памяти к чертям.

Мне надо было отыскать Малфоя.

В передней я долго искал свою куртку и хоть какой-нибудь зонт – дождь усилился. Минут пятнадцать тыкался по шкафам, Люсинда налетела на меня в прихожей, и этот поцелуй был жарким, требовательным, глубоким.

– Подожди… – язык заплетался, – погоди… я же… женюсь…

Её руки были повсюду, и всё, что я смог сделать – нащупать за спиной дверную ручку и толкнуть дверь. Два пролета вниз, до лифта, лифт идет черт знает сколько времени, потом по лестнице до почтовых ящиков, и ещё раз – вниз. Распахнуть тяжелую дверь на сигнализации.

– Я знал это, – выплюнули в лицо, – застегните ширинку.

Снейп стоял перед дверью, мокрый и злой.

Я посмотрел на него, молча, мутными глазами. И это было не виденье. Не сказав ни слова – с него градом катилась вода – он повернулся и, встав на краю дороги, вытянул руку.

Я смотрел на него, на его белое разъяренное лицо, и, знаете, сначала я просто ничего не говорил. А потом что-то щелкнуло в моей голове, перевернулось. Я вспомнил руки Люсинды в прихожей, и Драко, потерявшего дар речи, и гогочущих слизеринцев.

– Я женюсь, – выдавил из себя я, – я признался в своих чувствах. Всё как вы хотели, Снейп.

– Профессор Снейп, – процедил он сквозь зубы.

Непогода усилилась, и за стеной дождя не различить дорожных огней. Такси все не подходило.

– А я не люблю её. Вы… вы испортили мне жизнь. Как вы хотели.

– Полюбите, – не своим голосом ответил он, – все переживания… дело времени.

– Нет. Не дело времени. Не дело времени – лишить себя молодости по вашему желанию…

– Вы бегаете за ней второй год, – проговорил он с какой-то беспомощностью, будто хватаясь за несуществующую соломинку.

– Я больше не…

Я подошел ближе, чтобы не перекрикивать дождь, и только тогда понял, что Снейп был мертвецки пьян.

В говно, вдрабадан, в жопу.

От него разило за версту, и поэтому, видно, он не замечал капель, градом скатывающихся по его лицу, на одежду, которую можно было выжимать, по волосам, прилипшим к шее.

– Отойдите, – я оттолкнул его от дороги и сам выбежал на полосу. Первое же такси затормозило, обдав нас грязными брызгами. Затолкав внутрь профессора, я забрался следом и выкрикнул адрес; шофер смотрел на нас, как на безнадежно больных.

– Сколько вы шатались по улицам в таком виде? – заорал я, как только мы оказались внутри, – вы…

– Я должен был знать, что вы у Паркинсон, – тихо и зло ответил он, – не стоило искать вас по всем слизеринским норам. Это последний раз… когда вам удалось сбежать…

Его язык не совсем его слушался, но мне было совершенно все равно. Несмотря на его глупый вид, во мне поднималась клокочущая злоба, и я ничего не мог с этим поделать.

– Мне все чертовы восемнадцать лет. Я не в детском саду. Я не в клетке. Вы – не гребаный дрессировщик. Я имею право идти, куда я хочу, и делать то, что я хочу. Равно как и вы имеете право нажраться и шататься по улицам, пока не умрете. Уверен, многие были бы этому только рады. Я не младенец. У меня есть свободное время. Которым я имею право распоряжаться. Вы можете разрушить мне жизнь, шантажируя меня. Вы отлично с этим справляетесь. Я уже пошел у вас на поводу. Только потом не удивляйтесь. Никто. Никогда. Не скажет о вас хорошего слова. Мне уже все равно, что я тут говорю, вы все равно ничего не соображаете. Можете убить меня после. Мне уже всё равно. Я всё равно скажу. Ясно вам? Вы – не более чем террорист. Вредитель. Сумасбродный, пьяный, старый…

Он отодвинулся от меня так далеко, как это было возможно, и смотрел, не отрываясь, из другого угла салона. Я не мог определить выражение его глаз. Просто смотрел и всё.

– Вы слышите меня? Вы… понимаете?

– Говорите, – чуть слышно произнес он – неуловимое движение посиневших от холода губ, – говорите, если вам так нравится.

– Вам… ну, конечно же, вам всё равно. Вам всё равно. Как мы были наивны. Думали, что у вас ещё остались какие-то чувства. Конечно же. Вам плевать. Как я не догадался.

– Да. Да, мне всё равно.

– У вас даже гордости не осталось.

Оборвав себя, я уставился в окно. В глазах защипало. Я надеюсь, Снейп подумает, что это дождь на моих щеках. В машине воняло выпивкой – от него, сигаретами – от меня. Прохожие стучали в стекла, когда мы пробирались сквозь толпу на оживленной Пикадилли, огни сливались в реки света, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо.

– Мне всё равно, – ещё раз пробормотал Снейп, не глядя на меня, – да, всё равно. Я всё равно… потерял вас.

За окном ночной дождь зашуршал по крыше, тяжелые капли покатились по стеклу, где-то вдалеке сверкнула молния. Танцующая девушка и тлеющая сигарета, дождь и барабаны – мне хотелось бы как-нибудь это запомнить, запечатлеть, но, к сожалению, молодость сама по себе – выцветшая фотографическая пленка, что-то проявляется со временем, что-то засвечено в памяти к чертям.

Мне надо было отыскать Малфоя.

В передней я долго искал свою куртку и хоть какой-нибудь зонт – дождь усилился. Минут пятнадцать тыкался по шкафам, Люсинда налетела на меня в прихожей, и этот поцелуй был жарким, требовательным, глубоким.

– Подожди… – язык заплетался, – погоди… я же… женюсь…

Её руки были повсюду, и всё, что я смог сделать – нащупать за спиной дверную ручку и толкнуть дверь. Два пролета вниз, до лифта, лифт идет черт знает сколько времени, потом по лестнице до почтовых ящиков, и ещё раз – вниз. Распахнуть тяжелую дверь на сигнализации.

– Я знал это, – выплюнули в лицо, – застегните ширинку.

Снейп стоял перед дверью, мокрый и злой.

Я посмотрел на него, молча, мутными глазами. И это было не виденье. Не сказав ни слова – с него градом катилась вода – он повернулся и, встав на краю дороги, вытянул руку.

Я смотрел на него, на его белое разъяренное лицо, и, знаете, сначала я просто ничего не говорил. А потом что-то щелкнуло в моей голове, перевернулось. Я вспомнил руки Люсинды в прихожей, и Драко, потерявшего дар речи, и гогочущих слизеринцев.

– Я женюсь, – выдавил из себя я, – я признался в своих чувствах. Всё как вы хотели, Снейп.

– Профессор Снейп, – процедил он сквозь зубы.

Непогода усилилась, и за стеной дождя не различить дорожных огней. Такси все не подходило.

– А я не люблю её. Вы… вы испортили мне жизнь. Как вы хотели.

– Полюбите, – не своим голосом ответил он, – все переживания… дело времени.

– Нет. Не дело времени. Не дело времени – лишить себя молодости по вашему желанию…

– Вы бегаете за ней второй год, – проговорил он с какой-то беспомощностью, будто хватаясь за несуществующую соломинку.

– Я больше не…

Я подошел ближе, чтобы не перекрикивать дождь, и только тогда понял, что Снейп был мертвецки пьян.

В говно, вдрабадан, в жопу.

От него разило за версту, и поэтому, видно, он не замечал капель, градом скатывающихся по его лицу, на одежду, которую можно было выжимать, по волосам, прилипшим к шее.

– Отойдите, – я оттолкнул его от дороги и сам выбежал на полосу. Первое же такси затормозило, обдав нас грязными брызгами. Затолкав внутрь профессора, я забрался следом и выкрикнул адрес; шофер смотрел на нас, как на безнадежно больных.

– Сколько вы шатались по улицам в таком виде? – заорал я, как только мы оказались внутри, – вы…

– Я должен был знать, что вы у Паркинсон, – тихо и зло ответил он, – не стоило искать вас по всем слизеринским норам. Это последний раз… когда вам удалось сбежать…

Его язык не совсем его слушался, но мне было совершенно все равно. Несмотря на его глупый вид, во мне поднималась клокочущая злоба, и я ничего не мог с этим поделать.

– Мне все чертовы восемнадцать лет. Я не в детском саду. Я не в клетке. Вы – не гребаный дрессировщик. Я имею право идти, куда я хочу, и делать то, что я хочу. Равно как и вы имеете право нажраться и шататься по улицам, пока не умрете. Уверен, многие были бы этому только рады. Я не младенец. У меня есть свободное время. Которым я имею право распоряжаться. Вы можете разрушить мне жизнь, шантажируя меня. Вы отлично с этим справляетесь. Я уже пошел у вас на поводу. Только потом не удивляйтесь. Никто. Никогда. Не скажет о вас хорошего слова. Мне уже все равно, что я тут говорю, вы все равно ничего не соображаете. Можете убить меня после. Мне уже всё равно. Я всё равно скажу. Ясно вам? Вы – не более чем террорист. Вредитель. Сумасбродный, пьяный, старый…

Он отодвинулся от меня так далеко, как это было возможно, и смотрел, не отрываясь, из другого угла салона. Я не мог определить выражение его глаз. Просто смотрел и всё.

– Вы слышите меня? Вы… понимаете?

– Говорите, – чуть слышно произнес он – неуловимое движение посиневших от холода губ, – говорите, если вам так нравится.

– Вам… ну, конечно же, вам всё равно. Вам всё равно. Как мы были наивны. Думали, что у вас ещё остались какие-то чувства. Конечно же. Вам плевать. Как я не догадался.

– Да. Да, мне всё равно.

– У вас даже гордости не осталось.

Оборвав себя, я уставился в окно. В глазах защипало. Я надеюсь, Снейп подумает, что это дождь на моих щеках. В машине воняло выпивкой – от него, сигаретами – от меня. Прохожие стучали в стекла, когда мы пробирались сквозь толпу на оживленной Пикадилли, огни сливались в реки света, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо.

– Мне всё равно, – ещё раз пробормотал Снейп, не глядя на меня, – да, всё равно. Я всё равно… потерял вас.

За окном ночной дождь зашуршал по крыше, тяжелые капли покатились по стеклу, где-то вдалеке сверкнула молния. Танцующая девушка и тлеющая сигарета, дождь и барабаны – мне хотелось бы как-нибудь это запомнить, запечатлеть, но, к сожалению, молодость сама по себе – выцветшая фотографическая пленка, что-то проявляется со временем, что-то засвечено в памяти к чертям.

Мне надо было отыскать Малфоя.

В передней я долго искал свою куртку и хоть какой-нибудь зонт – дождь усилился. Минут пятнадцать тыкался по шкафам, Люсинда налетела на меня в прихожей, и этот поцелуй был жарким, требовательным, глубоким.

– Подожди… – язык заплетался, – погоди… я же… женюсь…

Её руки были повсюду, и всё, что я смог сделать – нащупать за спиной дверную ручку и толкнуть дверь. Два пролета вниз, до лифта, лифт идет черт знает сколько времени, потом по лестнице до почтовых ящиков, и ещё раз – вниз. Распахнуть тяжелую дверь на сигнализации.

– Я знал это, – выплюнули в лицо, – застегните ширинку.

Снейп стоял перед дверью, мокрый и злой.

Я посмотрел на него, молча, мутными глазами. И это было не виденье. Не сказав ни слова – с него градом катилась вода – он повернулся и, встав на краю дороги, вытянул руку.

Я смотрел на него, на его белое разъяренное лицо, и, знаете, сначала я просто ничего не говорил. А потом что-то щелкнуло в моей голове, перевернулось. Я вспомнил руки Люсинды в прихожей, и Драко, потерявшего дар речи, и гогочущих слизеринцев.

– Я женюсь, – выдавил из себя я, – я признался в своих чувствах. Всё как вы хотели, Снейп.

– Профессор Снейп, – процедил он сквозь зубы.

Непогода усилилась, и за стеной дождя не различить дорожных огней. Такси все не подходило.

– А я не люблю её. Вы… вы испортили мне жизнь. Как вы хотели.

– Полюбите, – не своим голосом ответил он, – все переживания… дело времени.

– Нет. Не дело времени. Не дело времени – лишить себя молодости по вашему желанию…

– Вы бегаете за ней второй год, – проговорил он с какой-то беспомощностью, будто хватаясь за несуществующую соломинку.

– Я больше не…

Я подошел ближе, чтобы не перекрикивать дождь, и только тогда понял, что Снейп был мертвецки пьян.

В говно, вдрабадан, в жопу.

От него разило за версту, и поэтому, видно, он не замечал капель, градом скатывающихся по его лицу, на одежду, которую можно было выжимать, по волосам, прилипшим к шее.

– Отойдите, – я оттолкнул его от дороги и сам выбежал на полосу. Первое же такси затормозило, обдав нас грязными брызгами. Затолкав внутрь профессора, я забрался следом и выкрикнул адрес; шофер смотрел на нас, как на безнадежно больных.

– Сколько вы шатались по улицам в таком виде? – заорал я, как только мы оказались внутри, – вы…

– Я должен был знать, что вы у Паркинсон, – тихо и зло ответил он, – не стоило искать вас по всем слизеринским норам. Это последний раз… когда вам удалось сбежать…

Его язык не совсем его слушался, но мне было совершенно все равно. Несмотря на его глупый вид, во мне поднималась клокочущая злоба, и я ничего не мог с этим поделать.

– Мне все чертовы восемнадцать лет. Я не в детском саду. Я не в клетке. Вы – не гребаный дрессировщик. Я имею право идти, куда я хочу, и делать то, что я хочу. Равно как и вы имеете право нажраться и шататься по улицам, пока не умрете. Уверен, многие были бы этому только рады. Я не младенец. У меня есть свободное время. Которым я имею право распоряжаться. Вы можете разрушить мне жизнь, шантажируя меня. Вы отлично с этим справляетесь. Я уже пошел у вас на поводу. Только потом не удивляйтесь. Никто. Никогда. Не скажет о вас хорошего слова. Мне уже все равно, что я тут говорю, вы все равно ничего не соображаете. Можете убить меня после. Мне уже всё равно. Я всё равно скажу. Ясно вам? Вы – не более чем террорист. Вредитель. Сумасбродный, пьяный, старый…

Он отодвинулся от меня так далеко, как это было возможно, и смотрел, не отрываясь, из другого угла салона. Я не мог определить выражение его глаз. Просто смотрел и всё.

– Вы слышите меня? Вы… понимаете?

– Говорите, – чуть слышно произнес он – неуловимое движение посиневших от холода губ, – говорите, если вам так нравится.

– Вам… ну, конечно же, вам всё равно. Вам всё равно. Как мы были наивны. Думали, что у вас ещё остались какие-то чувства. Конечно же. Вам плевать. Как я не догадался.

– Да. Да, мне всё равно.

– У вас даже гордости не осталось.

Оборвав себя, я уставился в окно. В глазах защипало. Я надеюсь, Снейп подумает, что это дождь на моих щеках. В машине воняло выпивкой – от него, сигаретами – от меня. Прохожие стучали в стекла, когда мы пробирались сквозь толпу на оживленной Пикадилли, огни сливались в реки света, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо.

– Мне всё равно, – ещё раз пробормотал Снейп, не глядя на меня, – да, всё равно. Я всё равно… потерял вас.

…Я заплатил за такси и затащил Снейпа домой. С трудом стянул с него промокшее пальто. Буду ещё я с ним возиться. Как был, я толкнул его в кресло и зажег камин. К утру обсохнет. У самого тряслись руки. Где-то по тумбочкам я отыскал свою палочку, вызывал волшебную совиную службу Англии, заказал срочную сову Малфою – в такой-то ливень.

Потом разделся и лег спать под шум дождя.



* * *

Проснулся черт знает во сколько.

– Где Драко?

Стоит надо мной, злой как собака. Утро слепит глаза.

– Откуда я знаю? – сажусь на кровати. – Почему на меня надо с утра пораньше орать??

– Где. Чертов. Малфой.

– Мы… мы вчера вместе были у Пар… у Панси Паркинсон.

– Пили?

Кивок.

– И курили, – с яростью, утвердительно. – Что произошло?

– Я не знаю, – вскочил с кровати в трусах, прижимая к себе одеяло – дурацкая поза, – я не знаю! Почему я должен за ним следить? И вообще, если бы вы меня не забрали в свое дурацкое такси, я бы вытащил его оттуда! Я отправил ему сову! Что вы от меня хотите?

Снейп прорычал что-то неразборчиво и хлопнул дверью, оставив меня в звенящей утренней тишине. Прекрасно, думал я. Отлично просто. Несмотря на ноющую башку, в памяти мало-помалу складывались события прошедшей ночи.

«Последний-гребанный-романтик Слизерина…»

Вспомнил зеленое платье Люсинды, музыку, глаза Малфоя, когда она смеялась ему в лицо, рюмку, покатившуюся по паркету.

То, как мы ловили такси на обочине, под дождем, мои вопли в машине, «мне всё равно»…

Я не знал, что это значит. Снейп заперся в кухне, и впервые за все это время не позвал меня на завтрак. Натянув джинсы, я тихо прошел по коридору и отправился туда, с чего это все начиналось – шесть изуродованных акрилом лошадиных голов. Старая карусель, детская площадка. И ни души. Раннее утро воскресенья.

Я сел на какую-то железную оглоблю и сидел так, пока не надоело. Всё думал о чем-то. О важном. Неважном. Всяком. Думал о том, что зря я, наверное, выбросил тогда флакон со снейповскими воспоминаниями. Возможно, просмотри я их сейчас, я понял бы что-то важное. Что-то из прошлого – что связало бы сокровенное с истекшим сроком годности и океаны ночных огней, когда мы несемся в такси по городу, его слова, его взгляд.

Он любил мою мать. Что-то новое? О чем я не догадывался? Он любил мою мать.

– Поттер, – раздался за спиной мрачный голос.

– Что? Я уже не имею права здесь находиться?

– Недолго. Иди, одевайся. Парадная мантия, белая рубашка, расческа на полке.

– Куда опять?..

– К Уизли. Просить руки у родителей, – сообщил он бесцветным голосом.

– Ах, ну да. Я забыл. План по разрушению моей жизни в силе.

Он смотрел на меня некоторое время со стаканом воды в руках, потом достал из кармана какие-то листочки, раскрошил их в стакане и залпом проглотил всё это.

– Что, тяжело? – с ехидцей поинтересовался я. – Вы хоть помните, что вчера было?

– Не хамите, Поттер, – угрожающе прошелестел он.

– А я помню, – я не знаю, откуда у меня взялась такая смелость, наверное, оттого, что он напомнил мне об Уизли, – вы сказали, что вам абсолютно плевать на самом деле на мое хамство. Вы сказали, что… «всё равно потеряли меня». И я смотрел ваши воспоминания.

В его лице ни что не дрогнуло.

– Вашей матерью, наверное, было приятно обладать как чрезвычайно ценной и труднодостижимой вещью, – ровным голосом произнес он, – вы настолько же независимы и так же никому не принадлежите, как и ваша мать. Вами, полагаю… тоже было бы приятно обладать, – надтреснутым голосом закончил он.

– Вы не верите в любовь, – выдохнул я, – Вольдеморт мне сказал… вы хотели её. И всё.

– Что же именно заставило вас считать, что речь идет о физическом желании?

Отставив в сторону стакан, он подошел ближе и присел на старые качели. Качели заскрипели, на землю ровно ложились золотые тени, небо прояснилось к полудню.

– Взрослейте, Поттер. Взрослея, понимаешь, что каждое понятие заключает в себе множество нюансов и оттенков смысла. Хотеть обладать вещью – не значит хотеть.

Я молчал, пытаясь осознать это. В голове укладывалось с трудом. Сложно было поверить, что он сам-то в четырнадцать лет умел разделять понятия и видеть нюансы.

– Я не хотел вашу мать как женщину, если вас это успокоит. Во мне она вызывала злость так же, как и радость. Её тело меня мало волновало; я хотел чувствовать, что её разум, независимый и такой живой, принадлежит мне. Её душа. Да. Хотел.

– Вы уже рылись в моей голове, – пробормотал я, – я уже под вашим контролем. Вы довольны теперь? Удовлетворены?!

– Прекратите, – резко произнес он, – я был пьян вчера. Меня не грела мысль о том, что я буду ответственен за ваше с Малфоем очередное исчезновение. Я уже объяснил вам, как мог, то, что сказал. Что вы ещё хотите. Вы – довольны?!

– Поэтому вы продолжаете дальше строить мою жизнь? УСТРАИВАЯ БРАК, КОТОРЫЙ МЕНЯ НЕ УСТРАИВАЕТ??

Он встал и зыркнул на меня чернющими глазами.

– Мне надо держаться от вас подальше, – отрывисто произнес он, – если бы я сам не взялся за это, вы крутились бы вокруг ещё вечность.

– Почему тогда – женить? – заорал я. – Почему не в Тибет лет на восемь??

Он стоял у двери и молчал, и смотрел куда-то вниз и совсем не на меня, будто давая мне время для размышлений. Карусель скрипнула и стала медленно поворачиваться. Я как последний мудак вцепился в шею деревянной лошади, и мысли вслед за каруселью лихорадочно заворочались в голове.

Это все было для того, чтобы избавиться от меня – уже капитально – раз и навсегда. С самого начала. С Дрездена. Он придумал все это, как только осознал возможность взять меня под свою опеку. С самого начала. Ему надо меня женить. Женить. Передать под опеку Джинни. Сделать так, чтобы я был занят… Чтобы я был занят. Чтобы я был прочно завязан с другим человеком. С любым… другим… человеком.

– Пошли, Поттер. Пора.

И только из желания обладать мной… как вещью… как моей матерью.

– Конечно, – сказал я, – всё ради того, чтобы меня сломать. Всё с самого начала – оскорбления в школе. Ненависть. Чертова окклюменция. Вам… не удалось проделать это с Лили Эванс. Пытались – со мной. Это ведь одно и то же? Правда?

– Нет, – с усилием произнес он, – вы ничего не понимаете.

– Хотите ещё окклюменции? Хотите, чтобы я слушался вас во всем? Называл вас «сэр»? Унижался перед вами? Чего вы хотите? – я вскочил с карусели и подбежал к нему. – Что вас успокоит достаточно, чтобы можно было меня отпустить?

– Мне нужно вас женить, – произнес Снейп, – и я сделаю это, я обещаю. Хватит… идиотских расспросов. Вы… – он пошатнулся, и я на мгновение я решил, что у него закружилась голова, – вы будете в безопасности от меня.

– Но почему? ПОЧЕМУ? Я был вашей мишенью семь лет, почему вы бежите от меня сейча…

– Иди в дом и переоденься, – медленно проговорил он, – и причешись. Нам пора.

– Никуда я не пойду, я хочу знать, по какому праву вы поступаете так со мной…

– Заткнись, – побледнев, повторил он, – заткнись и иди в дом, иначе я…

– Иначе вы ЧТО?

Не выдержав, я замахнулся, чтобы как следует его пихнуть, но Снейп в мгновение ока перехватил мои руки.

– Убирайтесь, – прошипел он, – немедленно.

– Отпустите меня…

Так мы и стояли вплотную, сцепившись, посреди детской площадки. Солнце грело спину.

– Я… о Мерлин. Поттер… уходи.

Я высвободил руку из его ладоней.

…И он поцеловал меня.

Странно всхлипнув, я вновь вцепился в его сюртук – и повис на нем, отчего-то не в силах пошевелиться. Это было так сладко. Это было так странно. Я почти не почувствовал, что мои кеды уже не касались земли. Подхватив меня, повисшего, Снейп прошел сквозь калитку, шагнул через наш крошечный сад, толкнул дверь в дом. Я вслепую тыкался губами в его лицо. Он наклонился, кровать прогнулась подо мной, завизжали пружины матраса. Я открыл глаза – полосатые сиреневые тени, насыщенный свет полудня, в спальне пахло цветами, в окно стучался жук.

Снейп выпрямился, потирая плечи, – и отошел.

– Достаточно, – чуть слышно проговорил он, – я приму душ. Переодевайся. Нам надо идти.

Я так и лежал, и смотрел на него с кровати. Отчего-то все слова исчезли, растворились. Я снова почувствовал запах умытой дождем травы, когда он нес меня через сад. Запах июльского полудня.

Я вышел в коридор, застегивая рубашку, когда перестала шуметь вода в душе. На кухне что-то играло старенькое дребезжащее радио. Без Драко в квартире было пусто и тихо. Дверь в ванную открылась, он вышел в своем халате и наткнулся на меня.

– Не приближайся.

– Вы поэтому бежите от меня?

Я отодвинулся. Мы стояли с ним посреди залитого светом коридора.

– Тут что-то недостаточно понятно?

– Да, но… вы говорили про мою мать…

Отстранив меня в сторону, он прошел в свою спальню. Я остался у порога, глядя, как он надевает брюки и свою обычную черную робу.

– Я сказал, что не хотел её, как не хотел ни одну женщину, – зло крикнул он мне из комнаты, – хватит. Ты увидел и услышал достаточно. Я вытрясу глупость из твоей головы ко всем чертям. Заткнись. Заткнись. Одевайся.

По дороге мы купили цветы. Много-много пышных белых пионов.

* * *

Он не переступал негласную границу: расстояние между нами не должно быть меньше двадцати сантиметров. Между нашими стульями, когда мы сидели в саду за накрытым столом. Между нашими ладонями, когда мы одновременно тянулись за сахарницей. В животе порхали бабочки, в голове было странно пусто.

Миссис Уизли приняла нас в саду – крохотные канапе с сушеной тыквой, вяленое мясо, клюквенное варенье – всё с едва уловимым привкусом осени. Мои туфли промокли в траве, колено Джинни касалось моего колена; на соседнем стуле сидел человек, час назад опустивший меня в кровать, несший меня сквозь мокрый сад; мне до сих пор мерещится стук жука в окно.

Всё было чинно-мирно. Миссис Уизли так понравились наши пионы. Заминка произошла – как не могла не произойти – только когда мне надо было уже встать и сделать предложение. Наверное, во мне говорил какой-то первобытный инстинкт самосохранения. Джинни была красивая, с трогательной ромашкой за ухом. Миссис Уизли меня обожала, Артур подбадривающе мне кивал. Снейп напряженно глядел в свою тарелку, сжав под столом пальцы – так, чтобы мне было точно понятно: если я сейчас выкину очередной фортель, он сошлет меня в сибирские рудники. В общем, всё это должно было вдохновить меня на подвиг.

Я тупо стоял с поднятым бокалом и молчал. Не мог. Не мог заставить себя вымолвить ни слова. Стоял и думал о какой-то фигне – считал тарелки, размышлял, кто доберется до последнего бутербродика со сладкой икрой, перебирал варианты того, что мне скажет Снейп, если когда-нибудь найдет в себе силы заговорить со мной снова.

Выглядел при этом как законченный идиот.

– Кхм, – наконец, прервал тишину профессор, – Поттер с детства отличался скромностью и застенчивостью. Быть в центре внимания для него – испытание, а очаровательная мисс Уизли, очевидно, лишила его слов. Позвольте мне помочь вам, Поттер, – он недобро взглянул на меня, – оно в правом кармане.

И что-то во мне точно сработало, как будто он сзади пнул меня под коленку. Тупо глядя перед собой, я рухнул в траву – на колени – и протянул в растопыренной ладони уже приготовленную для меня коробочку.

– Тывыйдешзаменя Джинни.

Она счастливо вздохнула…

– Браво, – профессор с ожесточением хлопнул в ладони, – мои поздравления, Молли, Артур.

Он поднялся из-за стола, стряхивая с черных брюк крошки. Громко всхлипнув, миссис Уизли заключила меня в объятья. Артур стоял в растерянности, счастливо моргая, Джинни сжимала в руках кольцо.

– Да, да, да! Конечно, да!..

– Гарри… Гарри, это большая че… честь, и…

– Ах, Артур!

Мы с Джинни чинно поцеловались. Она выглядела очень спокойной. Я – наверное, как будто меня чем-то по голове огрели.

– Спасибо, что согласилась, – наконец, я разлепил губы. Просто подумал о том, что правда – спасибо. В глубине меня жило убеждение, что было бы хуже, если бы и для нее я оказался бы слишком убог. Как-никак, но я даже ощутил какое-то парадоксальное чувство гордости. Мы обнялись. От нее пахло теми же духами, что на третьем курсе. Горький цветочный запах.

– Я тебя люблю.

Я поцеловал её, чтобы не отвечать. Наверное. И в этот же момент поцелуй влил в меня острое и болезненное, как не до конца зажившая рана, чувство злости. Всю жизнь, думал я, это на всю жизнь? Всю жизнь обманывать себя? Из-за чужой прихоти?

Вот гондон!

– Подождешь минуточку?..

Роса промочила ботинки. Ветви краснотала хлестали по лицу. В доме было тихо и пыльно, и никого. Чарли в Румынии, Билл с Флер в «Ракушке», Рон у Гермионы, Перси на работе, дни сменяются ночами, часы тянутся, пропахшие нафталином… Дом – лабиринт, я – Тесей, мой щит пускает по стенам солнечных зайчиков.

В комнатах пахнет цветами, я ношусь, оголтелый, вверх и вниз по лестницам, с мечом и в шлеме, как последний чокнувшийся придурок, да, блин, по лестницам и в шлеме. Лабиринт манил цветочными запахами, истершаяся нить вела за собой.

В мои сандалии забился песок дальних походов под знаменем любви и флагом неудачника.

Мой щит царапал обои и цеплялся за дверные косяки.

Комната сменялась комнатой, громко тикали часы. Я бежал по коридорам этих идиотских нагромождений Норы, в шлеме и с вытянутым мечом, бежал и орал: «Ах ты сука!!! Где ты! Остановись!!». Конечно, всё это мое воображение: я не это на самом деле кричал. Но центр лабиринта манил и отталкивал одновременно, и в этот момент – КЛЯНУСЬ! – я испытывал мистический первобытный ужас – тот, что на грани чувственного извращения.

Зачем бежать по лестницам в шлеме, зная, что там, в самом сердце – там не какая-нибудь девица с клубком – там чудовище?..

Скрипнула ступенька, я яростно рванул на себя дверь, затрещала ткань портьеры, и это был центр – он резко и сильно рванул меня за плечо, подминая под себя; мне не помогали шлемы.

– Это подлость! – орал я. – Подлость! Испортить жизнь человеку из-за того, что не можешь побороть собственную слабость – трусость и подлость! ТРУС! Ты трус и жалкий слабак…

– Довольно, – мою шею обожгло горячим дыханием, – с меня довольно…

Я снова взмыл в воздух ногами вверх, кровь прилила к лицу, мокрым мазнуло лоб и щеки – что-то отлетело и покатилось в угол – моя пуговица, и другая…

– Я…

– Ты… – это был центр лабиринта, дыхание сбивалось, – подлец… я… я сейчас…

Внизу послышались легкие шаги, наши миражи разлетелись в труху, Минотавр ускользнул в тень портьеры.

– Я уже иду, – произнес я, едва ворочая ватным языком.

Остался один миг, пара секунд до скрипа двери, когда всё, что я помнил – было его лицо в миллиметре от моего, и его цепкий внимательный взгляд, и его злобное – «угораздило…»

– Гарри, ты здесь?

…

Шаги ближе.

– Не посмеешь, – прошипел я, – не посмеешь оставить меня сейчас.

– Посмею, – такой же яростный взгляд в ответ.

– Не сме…

– Гарри! Что ты здесь делаешь? – удивленно.

Без щита и без шлема.

Без единой мысли в голове.

– Простите, миссис Уизли, моя вина. Мне не стоило задерживать его здесь.

Место, где секунду назад была его рука, горело огнем. Не глядит в мою сторону. Больше всего хотелось развернуть его и дать по морде. От души. Стереть эту сдержанную отстраненность. Разозлить. Распалить. Ко всем чертям все испортить. Да, угораздило!

Упрямая отстраненность. До свиданья, рад бы пообщаться. Да, да. Ещё раз мои поздравления. Хм, да, теперь вам нести этот крест. Очень рад. Очень рад, Поттер, цените.

…Мы сидели с Джинни на кровати и смотрели друг на друга ошалелыми глазами, пока не стемнело.

За окном сверкнул месяц, ветер зашевелил ветки в саду. Жаркие призраки полудня рассеялись без следа. На последний раз… рассеялись пески, и тени лабиринта, и страшные приключения. Остался сидеть на паркетном полу в кедах.

– Куда ты хотел бы поехать на медовый месяц? – спросила Джинни. – Я всё ещё не верю, что у тебя с той девицей ничего не было.

– Да не знаю, – пробормотал я, соображая, куда действительно ездят люди, – ну, в этот… в Париж.

Только не в Дрезден.

В окно стукнули ветки черемухи. В голове крутились странные разрозненные строчки. На последний раз… на последний раз…

Был ты или не был?

Что за фигня происходила со мной в тот день, я не знаю. Такое ощущение, что из меня вытрясли всё, прочистили диски, оставив пару прошлогодних файлов и немного оперативной памяти. Что это всё означает, мне наверняка рассказал бы Малфой. Малфой… эх, где же Малфой. Горели уши, и кровь прилила к лицу. На щеке до сих пор чувствовал жар чужой ладони. Может быть, мне действительно помогло бы переспать с ним и забыть. Как я забыл тот случай на шестом курсе. В конце-концов, это только оперативная память? Она вовсе не обязана запоминать всё это на всю жизнь.

– У меня с той девицей ни-че-го не было.

– Я тебе верю.

– Это хорошо.

…был ты или не был?

* * *

Мокрые улицы блестели, по небу бежали тучи, и всё это ощущалось очень тревожно. Я бродил по Сохо и колдовал.

Следы путались, уводили меня то в один бар, то в другой. Чувство увиденного вело меня за собой. Джинни весь вечер щебетала о том, что нам просто-таки необходимо совершить предсвадебный шоппинг. Перспектива выбирания одного, единственно верного оттенка кружевных салфеточек на праздничный стол приводила меня в состояние оцепенения.

Я чувствовал Малфоя, как чайки приближающуюся бурю. В каждом прохожем я видел его тонкий профиль. Неоновая вывеска Сохо и громила-охранник пропускает меня без очереди… Малфой сидел у барной стойки и болтал ногами. Судя по неначатому коктейлю с глупым бумажным зонтиком, он явился сюда совсем недавно.

– Я так и знал. Я чувствовал что-то, – буркнул он, стоило мне подойти ближе, – что ты ищешь меня.

Я молча взгромоздился на соседний стул. Вокруг нас сновали какие-то андрогинного вида мальчики и те, кто постарше – в дорогих рубашках.

– Итак, – Малфой перехватил мой взгляд, – ты не только преодолел пятнадцатиметровый барьер на подходе к гей-заведению – тебя хватило и на то, чтобы войти внутрь. Я поражен в самое сердце, Поттер.

– Ты одного не знаешь.

Я махнул бармену, уже направляющемуся ко мне со стаканом.

– Двойной виски со льдом… ты одного не знаешь, да и никто не знает, кроме двоих.

– Не говори мне, что…

– Да. Я однажды переспал с парнем на шестом курсе. И это было раньше, чем у меня появился первый опыт с девушкой.

Малфой уронил зубочистку.

– Ханжа сраный.

– Это получилось… сам не знаю, как это получилось. Сделал это для того, чтобы избавиться… от наваждения.

– Избавиться от наваждения, – медленно протянул Малфой, – и удалось?

– Вполне. Мы часто путаем наваждение с любопытством.

Я отхлебнул виски. В баре было относительно тихо, здесь не гремела музыка. На нас заинтересованно посматривал представительного вида мужчина лет пятидесяти. Только сейчас я сообразил, что и в маггловском баре нас могли узнать. Но сдавать назад было поздно.

– Кто это был?

– Какая тебе разница? И потом, чем я буду тебя подкупать в дальнейшем?

– Слизеринская школа пошла тебе на пользу, Поттер, – уязвленно произнес он, прикладываясь к своему коктейлю.

– Впрочем, я здесь не за этим. Снейп тебя ищет.

Малфой неприятно засмеялся. Я пихнул его локтем – серьезно! Он покачал головой.

– Зачем говорить то, что мы оба отлично понимаем.

– Да, но ты там нужен не только Снейпу, – процедил я, чувствуя, с каким трудом мне даются эти слова.

Драко крутанулся на своем стуле.

– Ты маленький мальчик, Поттер? Малфой твоя мамочка? Ты волен делать то, что хочешь. А у меня свои радости в этой жизни. Я, может, вообще… собираюсь в Кардиф.

– В Кардиф, – повторил я озадаченно, – что ты забыл в такой глуши, Малфой? Я не узнаю…

– Не узнаешь, потому что никогда не знал, – с раздражением отрезал он, – возможно, это одно из немногих мест, где меня ещё ждут. Да, а что ты думал? У меня там парень.

– Парень, – снова повторил я.

– И у нас любовь.

– И я, кажется, знаю, где вы с ним познакомились.

– А вот не надо этой язвительности, Поттер! – завопил он, и в баре на нас стали оборачиваться. – Вот не надо! Мы с ним общаемся через компьютер три раза в день! И у нас…

– Единение душ. А фотографию ты его видел?

– А то.

– Красив, как бог?

– Ну.

– Хммм, Малфой…

Мы нажрались как-то тихо и почти незаметно. К нам то и дело клеились мужики, разные – более симпатичные и менее. Один пожилой хрен полчаса втирал Малфою про свою Феррари, пока я чуть ли не за шиворот не вытащил его на улицу.

Холодный ночной воздух студил лицо. У нас горели щеки, мимо пролетали блестящие автомобили. Сохо жил своей жизнью, мы были частью её – искоркой в городской мишуре. Двумя искорками.

– Он не знает ничего – ни о моих родителях, ни о моих деньгах! – громко разглагольствовал Малфой. – Он не будет со мной из-за сраных отметок или квиддичной команды… он…

Был ты или не был?

– Я уезжаю, – он повернулся и с силой схватил меня за воротник, – ты понимаешь, я уезжаю в Уэльс… к чертовой матери… сегодня же.

– Останься на ночь, – я пошевелил одеревеневшими губами, – одну ночь. Я не могу… идти домой.

– Не хочешь – не иди. Поехали со мной, – он пожал плечами.

– Наоборот – слишком, кажется, хочу…

– Я не слишком горю желанием вникать в твою рефлексию, – фыркнул он, и снова стал прежним Драко Малфоем.

– Расстанемся на перекрестке?

– Как в кино.

Ладно.

Малфой прошел три шага и упал.

Я сел возле него на корточках и достал мобильник. Крайне удобное изобретение в этом сумасшедшем городе, забивающим все мыслимые и немыслимые магические каналы. Весьма удобно.

– Але… Сью? Сью, пожалуйста, только не посылай меня прямо сейчас!

Мимо летели автомобили, обдавая нас цветными брызгами. Неоновые огни огибали карнизы, и казалось, что дома омывает река света.

Внезапно разрозненные строчки в моей голове прекратили свое безумное порхание и опустились на свои места, обросли рифмами.

Назови меня
Моим именем.
Дождевой водой
Напои меня.

Я нарежу хлеб,
Сыр (для кальция).
И вина налью
На три пальца я.

И дальше как-то в таком духе. Я шел по улице, обнимая за плечи маловменяемого Малфоя, и бубнил эту муть по кальций, а потом мы сели в автобус, и я принялся бубнить муть дальше. У Сью родители уехали в командировку. Огромная квартира на Парк Авеню была пуста. Мы сгрузили Малфоя на диван.

– Я не могу принести его Снейпу в таком виде.

– Ладно, – буркнула заспанная Сью, вышедшая встречать нас в пижаме, – посторожу этот груз.

– Главное, не пускай его в Кардиф. Пусть проспится. Он думает, что у него там любовь; скорее всего, это не шибко привлекательная его фанатка. Я читал о таких вещах. Детство в компании технологически подкованного Дадли.

– Да ладно тебе, я сейчас припрягу его кухаркой. Говорят, труд помогает, – мы вышли на улицу, и она зябко поежилась. – Ты сам не свой. Что случилось?

– Сам не знаю, – пробормотал я, – что-то случилось. Что – сам не знаю.

– Ну и вали тогда, сгрузил тело и ступай. Буду держать тебя в курсе дела. Раньше первого он отсюда не выйдет.

…Я остался совсем один и чувствовал себя меньше песчинки-искорки, когда стоял в одиночестве на пустой улице перед дверью. Когда он открыл, меня знобило.

– Малфой уехал, – произнес я, честно глядя в его глаза, – а я написал стихи.

На крыльце было темно и мокро, и он так опешил, что даже забыл открыть дверь пошире и пропустить меня внутрь. Удивление его было замешано напополам с неодобрением. От меня несло выпивкой и табачным дымом. Я залез на верхнюю ступеньку и прочитал:

На последний раз –
Ни вина, ни хлеба.
Нет ни вас, ни нас,
Был ты или не был?

Выгляни в окно
Где-то в полвторого
Что исчезнет, что -
Возвратится снова?

А в иных краях
(верится, но слабо)
Где-нибудь и я
Вывалюсь из паба.

Я свалился с печки
И хлебнул до дна.
В небе льется речка
Речка звёзд полна.

А потом ещё прочитал, только тихо и как-то смущенно.

Там сгорит, как свечка,
Ручеек комет.
Он оставит в речке
Кривоватый след.

Мы стояли несколько минут, глядели друг на друга и молчали.

– Всё? – спокойно спросил он.

– Да.

Дверь тихонько прикрылась за его спиной. Теперь он был рядом.

– Итак. Ты пишешь стихи.

– Я раньше… я раньше не писал! – возмутился я. – Это оно само… само как-то так получилось.

Подтянувшись на руках, я забрался задницей на перила. Теперь наши глаза были на одном уровне, только я, наверное, всё-таки пониже.

Снейп вздохнул.

– Расскажи-ка мне, что же произошло сегодня у Уизли.

Мы чуть не переспали. Что, блин, произошло?

Он смотрел на меня очень внимательно. И был очень близко.

– Я представлял себя героем из книжки, вообразил себе щит и сандалии и носился по коридорам. Не знаю почему. Я был зол.

– Я знаю. Ты носился по лестницам с воображаемым мечом?

– И с щитом. И в шлеме.

Здесь ночь была тихой. Трава промокла от росы. На заднем дворе от легкого ветерка позвякивали колокольчики.

– Это то, чего я боялся, – тихо произнес он, – угораздило.

Это я уже сегодня слышал.

– Я не знаю, про что вы, – проговорил я, – может быть, меня отпустит, если вы сделаете то, что не доделали.

И тут же превратился в пьяного подонка. Скомканная бумажка, на которой я накалякал стихи, упала на пол. Улыбка превратилась в кривую ухмылку на тридцать два зуба. Глаз косил. Правый или левый. Несло наглостью и похотью. Смотреть стало больно, сидеть – тесно.

– Вы не думайте, что кого-то там соблазнили, – мерзко растягивая слова на манер пьяного Малфоя, лыбился я, – это ж не в первой, бывает. Как это? Нава… ждение. Как мираж в этой… пустыне. Меч, сандалии, и все эти глюки. Понимаете? Может только и надо… что сделать о чем думали, и забыть. Может… оно… это… помогает.

Снейп моргнул. Поднял голову.

– Вам секса не хватает?

– А вам, что, нет? – нахально парировал я. – Да уж больно вы с этим возитесь. Не надо… бежать отчего бежать не надо…

И был ужасный пьяный поцелуй.

Я потянулся своим мерзким ртом к его губам и чуть не сверзился с перил, он меня только и успел схватить за плечи.

– Хватит, – он отстранился, крепко удерживая меня, чтобы я не рухнул.

– Хорошо, что Малфоя нет, – пробормотал я ещё одну ужасную вещь, и мне даже не было стыдно.

Меня встряхнули за шкирку и затолкнули в дом. У меня аллергия на электрический свет, не иначе. В коридоре пахло зельям и пылью.

– Поттер, – произнес он, посмотрев на меня в упор.

– Это поможет, – с убеждением произнес я, – точно, поможет. Воздержание до добра не доводит, – это была дурацкая школьная банальность вроде тех бубнилок «женский алкоголизм не излечивается» или «не стой раком, привыкнешь». В трезвом виде я никогда такого не говорю. Вы не думайте.

– Ты пьян и глуп, – заговорил он, отчего-то начав ходить по комнатам и холлу, – и то, что я позволил себе некоторую… слабость… не дает тебе права…

– При чем тут право, – я прислонился спиной к двери, наблюдая за его лихорадочными перемещениями по квартире, – о каком ещё праве идет речь, я сегодня чуть не навернулся с лестницы и не сломал себе ногу, я пью в черную каждый день, у меня начинаются глюки и я сочиняю стихи. КАКОЕ К ЧЕРТУ ПРАВО!

– Это не поможет, – он возник на пороге гостиной.

– Поможет! А вы… Вы трус. Вы втайне… втайне хотите этого. Хотите, чтобы я за вами ходил и глючился, и чтобы я представлял, как бы это могло быть, чтобы я женился и продолжал думать об этом, да, да, конечно, – я засмеялся, – конечно, вы этого хотите.

Два шага – и он больно дернул меня за руку, да так, что на запястье уже наливались синяки и болезненно заныла струнка-мышца. Я даже выпрямиться не успел, волосами подмел пол – он втащил меня в гостиную и швырнул на ковер.

– Раздевайся, – рявкнул он, – быстро!

Непослушными пальцами я принялся нашаривать пуговицы и молнии, бесконечные застежки, глядя краем глаза, как он подошел к серванту и влил в себя из квадратной бутыли что-то весьма крепкое. Закашлялся. Выпил ещё.

– Всё равно не успеешь со мной сравняться… я пью с десяти…

Резко вдохнул, опять закашлялся, но упорно выпил ещё. Отложил бутылку и погасил свет. Мы ухнули в темноту, я чувствовал только твердый пол подо мной и уцепился за него как за спасательный обломок мачты. Это было захватывающе: представлять, что вокруг ночь, и мы посреди глубокого моря на одном плоту, и мы вместе цепляемся за прогнившие доски.

Даже солью запахло.

– Поможет, – произнесли надо мной пьяным и слегка недоумевающим голосом, – конечно, поможет.

Моей шеи коснулись жесткие пальцы, море захлестывало борта. Пальцы пробежались по груди – твердость палубы отдавалась в каждом позвонке.

Ноющим членом ткнулся в его грудь, он был без рубашки, но все равно ни черта не было видно – от него, как и от меня, пахло виски, и кожа была тоже пахнущая виски, теплая, чуть влажная, безволосая. Он передвинулся; я возил губами по его шее, его пальцы чуть дрожали, покачивался наш плот. Я попытался поцеловать его, его губы были теплыми и мокрыми, но мы как бы и не целовались, это было бы так глупо с учетом, что мистер Поттер, и я вас ненавижу как и вашего отца, и вы были бы приятной вещью чтобывамиобладать… Вместо этого я ткнулся своими губами в его подбородок, и от этого мне снесло крышу, это было сухо и очень нежно, и его член тоже встал, упирался в мое бедро, я каждой косточкой ощущал колючий ковер, а там, где он сполз, пол нагрелся и прилипал к заднице, и мы так и лежали друг на друге, вцепившись и постанывая, и сил ни на что не оставалось, я только немного раскачивался вверх-вниз (в такт волнам) и он как-то очень крепко обхватил меня коленями, и всё это ощущалось очень глупо, потому что так сексом не занимаются – секс это другое – это ритм, и головой об изголовье кровати, и жар, и музыка в башке, и сползающие гондоны, а тут – чепуха какая-то, и за бортом чайки.

Мы тупо лежали, чуть елозя друг по другу – возбужденно, – и постанывали, и друг друга не слышали вообще, он стиснул мои руки, я его придавил ногой, и пол был горячий, и между нами все было ужасно горячо и липко, и всё равно…

– Я представляю, что сейчас шторм и холодно, а мы вдвоем на плоту, и мы типа тонем, но как бы не тонем, потому что волны стихают, и вокруг темно – ну, как здесь, хоть глаз выколи, – и тут ещё где-то нашарилось одеяло, и мы в нем, короче, лежим, – сообщил я ему, – пожалуйста… отпустите мою руку, это ужасно больно.

– Да, – произнес он одними губами, – да.

Меня обдало ледяным холодом – он поднялся и вышел из комнаты. И вернулся через минуту – меня накрыло ватной теплотой. Одеяло.

– Тут мокро, как в море, – прошептал я.

– Я… я кончил, – это звучало очень странно из его рта, меня примиряло с действительностью только то, что свет был выключен, – я уберу.

– Нет, – я ухватил его за руку, – лежи.

– …не стоило говорить мне, что…

– Мы спасемся, – пообещал я.

Волны накатывали, мы не чувствовали земли. Я лег к нему спиной, и он держал меня, чтобы я не вывалился за борт.

– Держи меня в курсе дела.

– Шторм затихает. Уже поднялись чайки. До рассвета море обещает быть спокойным. Можно залезть под одеяло и заснуть. Если что, я подниму тревогу. Только обязательно нужно высунуть наружу нос, чтобы вдыхать морскую соль. А то под одеялом нам грозит алкогольная интоксикация воздушно-капельным…

– Поттер.

Мои плечи стиснули сильные пальцы.

– Что?

– Ты…

– Всё нормально. Профессор, давайте завтра…

– Профессор завтра протрезвеет и придет в ужас, – пробормотал он, – он уже не знает, куда от тебя деваться.

– Как – куда? У профессора есть план.

– …план отлично работал, пока Поттер не получил простор для воображения… Профессор виноват в этом сам. Ты должен был узнать… вообще говоря, ты не должен был знать об этом. Профессор думал: даже если он когда-нибудь допустит промашку, ты уже будешь привязан к женщине, и у тебя будет своя семья. Это удержит профессора… от глупостей.

– Но профессор сглупил куда раньше.

– Он мог бы пережить и это, если бы ты не начал бегать по лестницам в шлеме…

– Отличная метафора тому безумию, что здесь происходит. Вы… куда?

Снейп поднялся в темноте, лунный свет очертил его профиль.

– Спи. Я посижу здесь. Чтобы переход в иное измерение утром не был… слишком шокирующим. Я всё равно не смогу. Спи. Тебя не укачает к рассвету.

* * *

Я вылетел наружу.

– Постойте! Да постойте же!

Подбежал, рванул его за рукав, ткань затрещала.

Снейп обернулся, бледный и разъяренный на меня и себя.

– Если ты вздумаешь спросить «какого черта», ответа не получишь, – рявкнул он, – я иду домой.

– Я…

– Не обращай внимания. Попроси эльфа убрать осколки. И убирайся уже восвояси. Зарой куда-нибудь воспоминания о глупом уикенде. Оставь меня в покое, Поттер.

Опять двадцать пять! Кроме одного долгого, серого, дождливого уикенда…

Кожа, пахнущая мылом, капли воды на полу, пустые бутылки, мокрый сад за окном.

Я перевел дух. Остановился.

– Но зачем так.

Сделав над собой заметное усилие, Снейп обернулся у самой калитки. В его глазах плескалась какая-то остаточная горечь.

– Ты добился того, что ты хотел. Ты хочешь, чтобы я сказал тебе это? Да. Мерлин. Я тоже способен на ревность. Если меня… – его голос дрогнул, – особенно, если меня довести. Убирайся. Убирайся.

Грохнула пустая бутылка, зазвенели цветки-колокольчики. Сад опутали сети-сумерки. Ночные тени. Только спустя несколько минут я понял, что мне надо что-то сказать.

– Может быть, хватит ссориться.

Я не мог ждать, понимал – он уйдет и все. Он смотрел на меня устало и зло. Он смотрел на меня, как на что-то очень дорогое, что придется отдать. Так и было на самом деле. Я – что-то, что он отдает другому, или отдал, уже давно.

Он дернул ручку, и тогда я поцеловал его. Зло. Быстро. Покрывал поцелуями его жесткое лицо, его упрямый рот. Он толкнул меня, мы начали драться – безумие… В какой-то момент было уже совершенно непонятно, целуемся мы или деремся, и он не мог контролировать свое тело, я чувствовал его напряжение, его возбуждение в каждом тумаке и в каждом повороте…

Тяжело дыша, мы отстранились.

– Я БОЛЬШЕ ТАК НЕ МОГУ.

Я тоже…

Я х-о-ч-у-т-е-б-я. Одними губами. Я люблю тебя. Про себя.

И снова куда-то ухнули триллионы слов.

– Пожалуйста. Пожалуйста… – мое дыхание срывалось. Я смотрел на его губы.

Охнув, он подхватил меня на руки. Его пальцы сжимали мое плечо так, что было больно вздохнуть или пошевелиться. Обхватил меня обеими руками. Я не успел и слова сказать, как мы аппарировали.

Вцепившись в меня, как утопающий в последнюю соломинку, он толкнул дверь ОПЯТЬ в холле было ОПЯТЬ пусто и темно и тихо ОПЯТЬ о господи моя рука гладила его там… опять-опять-опять. Мы рухнули в кровать, мои дрожащие пальцы тут же, конечно же, потянулись к его ширинке. Тогда для меня исчезли мысли и звуки и запахи и цвета И ЧЕРТОВЫ ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ.

Эмоции как раскаленная металлическая сетка и вот она на моей коже и на его коже тоже ВСЁ ЭТО ТАК СЛОЖНО ДЛЯ МЕНЯ соображать и записывать и ощущать сложно.

Я НЕ МОГУ УБЕРИ СВОИ РУКИ говорит он и пытается отпихнуть меня Я СЛИШКОМ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТЫ ПРИДУРОК ТЫ РЕБЕНОК ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ. Он приподнимается чтобы уйти и я прижимаю его к кровати в своей дурацкой модной мантии купленной мне Джинни и с прической как с обложки Ведьмополитена и я говорю ему что действительно чувствую о нем без всяких звезд и морей и плотов и мать их комет и всего этого.

А он говорит НЕТ НЕТ НЕТ я с тобой ненавижу себя Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ за свою слабость и чувствую себя старым и УБИРАЙСЯ ОТСЮДА ПОТТЕР иначе я…

Иначе я…

Я вцепляюсь в него и повторяю САМЫЙ САМЫЙ САМЫЙ САМЫЙ ЛУЧШИЙ САМЫЙ ЛЮБИМЫЙ МОЙ.

И потом просто МОЙ.

МОЙМОЙМОЙМОЙМОЙ.

Пожалуйста.

(хватит. Это невозможно. Я не могу так больше. Ты доведешь меня… ХВАТИТ я устал с тобой бороться…)

МОЙ. Пожалуйста, не надо со мной бороться…

(я не могу ох черт я слишком так – о Мерлин – убери свои руки – мне будем больше ссориться – просто оставь меня – просто уйди – я – тебя – нена…)

МОЙ.

Пожалуйста. Позволь мне…

(я же уже сказал всё что ты хочешь – прекрати – Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ТАК – Поттер – ПРОСТО ДАЙ МНЕ ВСТАТЬ!)

Пожалуйста. Доверься мне. Только один раз позволь мне… я покажу тебе. Я люблю тебя. Мы сможем это…

(пусти меня – мать твою – это…)

Пожалуйста. Доверься мне мне хорошо с тобой пожалуйста.

(мне хорошо с тобой)

Мне хорошо с тобой…

Я не люблю её никого я люблю тебя. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Потрогай его. Просто потрогай. Пожалуйста. Медленно, очень медленно я кладу его руку на свой член. Его пальцы подрагивают. Обхватываю его голову руками, мы оба мокрые как мыши, с нас градом течет вода… КАКИЕ СЛЕЗЫ СОПЛИ ПОТ ЧЕРТ ЗНАЕТ ЧТО. Я боюсь уже, что всю оставшуюся жизнь от любви буду раскисать и вот так вот хлюпать… это ужасно, но мы оба такие, и смеяться друг над другом мы не станем… я шепчу ему в ухо, он кончает, и смотрит на меня с непонятным выражением в глазах, рвется встать, но тогда я наклоняюсь, и он откидывается назад…

– Это хорошо… хорошо… всё хорошо… – бормочу я как заведенный, – просто позволь мне…

Провожу по нему губами, он снова возбуждается ГОСПОДИ КАК ХОРОШО тереблю языком крайнюю плоть, но не даю ему кончить, чувствую приближение языком, жаром, вибрацией, но когда он уже на краю – останавливаюсь, сбавляю темп – он чуть успокаивается и понимает, что все действительно иначе и что…

– Ты держишься…

– Поттер…

Я позволяю ему излиться в меня, только когда его дыхание становится ровнее… его оргазм… его лицо почти спокойно, такое СЧАСТЛИВОЕ…

Я ТЕРЯЮСЬ.

Я ТОНУ.

Он смотрит на меня, когда я сглатываю, с удивлением и неверием. Ну да. Я сглатываю, боже мой, да по сравнению со всем, что я хотел бы сделать для него… Когда я, обессиленный, откидываюсь назад, он ложится рядом и смотрит вверх. Я улыбаюсь. Счастливо и бездумно.

Проходит столько времени, пока кто-то из нас решается нарушить молчание.

– Я не думал, что с тобой смогу так, – тихо говорит он, – честно говоря, я думал, что так и буду всю оставшуюся жизнь кончать в штаны только при звуках твоего голоса, хуже третьекурсника.

– Это будет крайне неудобно на семейных обедах в гостях у Уизли.

А потом он наклоняется и делает мне минет. Долго. Мучительно хорошо. Так умело. Когда я, обессиленный, ухаю на подушки, я говорю ему, как он мне делает хорошо. Он не отвечает, только стискивает мою руку под одеялом. За окном ночь, тихая и глубокая. И она вся у нас впереди.

Он может кончить от одного моего прикосновения… но только я могу заставить его продержаться так долго, как я хочу…

Мы спим и видим сны. Просыпаемся через каждые полчаса. Сны короткие, запутанные, очень яркие. Сидя перед кроватью, переключая телевизор, рассказываем их друг другу. Мне снятся лодки, дикие прерии, зеркала-обманки и вкус шотландского виски. Ему – заброшенные дома, кровавые причастия, бесконечный Гарри Поттер повсюду – ПОТТЕРОВЩИНА КАКАЯ-ТО – мы смеемся. Где-то в полтретьего нам ужасно хочется есть.

Мы долго стоим под душем, надеваем джинсы.

Ночь темна…

Я выхожу на улицу и чувствую, как у меня подгибаются ноги.

– Ты меня сексом замучил, – он поддерживает меня за плечи, хотя у самого дрожат коленки. Мы идем к китайской забегаловке с take-away.

– Как там праздник твой, интересно.

– Мне не важно. Мне совершенно неинтересно. Да всё будет хорошо. Мне даже всё равно, что об этом мальчишнике будут судачить.

– Виновник торжества ушел со своим бывшим профессором и до утра с ним уединился.

– Ну да. А разве о нас с тобой такое ещё не говорили? – я пожимаю плечами.

– Что о нас только не говорили…

– Ты огорчаешься по этому поводу? Я убью всех журналистов.

– Всех? – он поворачивается ко мне и смотрит очень серьезно, но глаза блестят. – И скормишь мне их мозги на завтрак?

Тут уже улыбаемся мы оба. Китайское кафе подмигивает фонариками. Мы изучаем меню слишком долго, потому что моя рука оказывается в кармане его брюк.

– Тебя история с гласностью беспокоит на самом деле? – спрашиваю я.

– В данный момент меня беспокоит только…

– Кхмммм…

Он так смешно ахает. Я убираю руку. Мы берем рис, лапшу, жареных креветок с кунжутом, ростки сои с бобами и утку, он послушно платит, и я пихаю его в бок – а как же ужин при свечах… По дороге домой я, кажется, засыпаю и вижу ещё парочку снов, роняю пакеты с едой, чуть не падаю в грязь, увлекая его за собой, жестко палюсь, сонно выпрашивая у прохожего зажигалку, и вообще доставляю кучу хлопот.

Дожидаюсь, естественно, когда он выйдет из себя, сунет мне в зубы пакеты, возьмет меня на руки, как маленького, и затащит в дом.

– Я так…

Он прикладывает палец к моим губам, распухшим от поцелуев.

– Я знаю. Я тоже.

– Мы…

– Да. Кошмар.

Потом мы долго-долго сидим на полу перед кроватью и едим всё, что мы притащили. За окном предрассветное небо. От еды и усталости дико хочется спать. Я отрубаюсь где-то на середине передачи про жителей Амазонки.

* * *

…Когда я просыпаюсь, его нет.

Как в рекламе мыла.

На полу одноразовые вилки, промасленные обертки, пустые бумажные стаканы. Телевизор выключен, постель убрана. За окном туманное осеннее утро. После вчерашнего болит абсолютно всё, но мы не пили, и голова легкая и какая-то совершенно пустая. Оно ещё не навалилось на меня. Я не прочувствовал.

К половине второго меня развезло, как мартовскую дорогу. Превратился в зомби. Ходил по комнатам и искал Снейпа.

Искал очень тщательно. Как будто он мог спрятаться в холодильнике или закрыться на балконе. Хотя любому было понятно, что он ушел и всё. Ушел. Так бывает. Я ходил и искал его в жуткой тишине, а потом стал убираться – как на похороны, отчего-то подумалось мне, чтоб было чисто – и нашел письмо.


«Поттер,

Нет, я не скрываюсь слишком тщательно, мои шпионские годы, хвала Мерлину, позади. Я не делаю так, чтобы ты не смог меня найти: я хочу, чтобы ты меня не искал. Но я хотел бы, чтобы я никогда не встречал тебя, Поттер.

Это адская жизнь, полная взлетов и таких же страшных разочарований.
Это как по лестницам в шлеме, глупо тычась в углы – вслепую – мучительно ревнуя, ненавидя себя и тебя, умирая каждую ночь и возрождаясь каждое утро. Тебе не нужна такая жизнь. И точно тебе не нужны такие отношения. У тебя прекрасное будущее. Образование. Мое воспитание. Карьера. Невеста.

Пишу на перроне, перо скользит, ещё и бумага вымазана в какой-то дряни, кажется, она капает с моего носа. Прости, если нечитабельно.

С.»


За окном сильный порыв ветра срывает последнюю листву, а у меня в этот момент крышу срывает и уносит навстречу закату. К полудню собирается гроза, приходят Драко со Сью, приносят пиццу, включают телек.

У тебя взгляд стеклянный…

До первого числа приведи себя в форму…

Ты жениться-то собираешься?..

Я хожу по потолкам и стенам, я включаю и выключаю телевизор, день тянется как моток синтетических ниток – ни оборвать, ни смотать обратно. Та нить, что связывает тебя с солнечным светом. С выходом из лабиринта.

Дни проходят, как проходят сезоны. С утра светло-солнечно, к полудню собирается гроза, капли дождя со злостью барабанят по стенам; я не помню, что я ем и что пью. Я вообще ничего не помню.

Как-то раз эта парочка, кажется, вытащила меня в кино, где я заснул, потом в клуб какой-то, где я мрачно напился и меня тошнило по дороге домой. Я помню.

– Я сказал ей, что ты заболел, – Малфой с утра стучит в дверь спальни, – не показывать же ей тебя в таком виде.

– Кому – ей?..

– Джинни, невесте твоей, идиот!

У нас образовалась странная община: Сью, Драко и я. С этого всё и начиналось, только теперь эти двое жарили креветок, смотрели «Твин Пикс», жгли свечи, когда было лень махать палочкой, и играли в «Правду-или-раздевание», а я слонялся по комнатам как ублюдочное привидение и уныло жрал на кухне сырные крекеры. Пару раз к нам даже забирались репортеры, абсолютно уверенные в том, что Гарри Поттер один жить не в состоянии по причине душевного расстройства, что, в общем, было недалеко от истины. Правда, одного появления Сью на пороге в трусах и с воинствующим выражением лица было достаточно, чтобы журналисты признали в ней ту самую деловую девчонку из офиса и быстренько убрались восвояси.

Сезоны сменяли друг друга в одной квартире: на кухне была гроза, спальню освещало тусклое осеннее солнце, яростный дождь рвал на части холл со всеми дурацкими вазочками, статуэтками и картинками, где мы были вместе – я и Снейп, я и Драко и все мы втроем… Снейп ненавидит фотографию, а Сью вытряхнула всё это добро с антресолей.

Как-то раз Драко притащил пластинку какой-то новомодной маггловской девушки-певицы, и мы слушали её, пока он курил в мокром саду в полдень, а я сидел на ступенях и слушал звук ливня. Не знаю, я вообще-то в музыке не знаток. Но я запомнил, как она пела:

Любовь – проигрышная игра.
Игра, в которую я бы хотела никогда не играть!
Любовь – это проигрышная игра…

…К нам, конечно, заглядывала Джинни. Лечила меня от всяческих дурацких придуманных болезней. Мне никогда не было так стыдно и так смешно, как в тот вечер, когда мы втроем, в ожидании её визита, сидели за бутылкой вина и придумывали, какой диагноз мы ей объявим.

– Может быть, ты болен красносыпным почесуном? – отплевываясь от ржача, мы отрывали бумажки с названиями болезней и кидали их в шляпу, размышляя, какой подойдет мне лучше всего.

– Или бегательной горячкой с припадками?

– Спасибо, Сью. Я не буду валяться здесь в агонии, как только Джинни придет.

– Тогда у тебя синдром беличьей хваталки.

– Воспаление среднего междухвостия.

– Опа. Не перещеголять. Ну ладно… отек ушного чехла.

– Ушного… чего?

– Чехла. Наливай, Малфой.

– Перелом сосудистой коробочки.

– Укус кривозяпого кнаррла…

…Любовь – это проигрышная игра. За окном барабанил дождь. Я не помнил, когда он ушел и что за собой оставил. Я прекратил вести счет дням. Скоро, по всей вероятности, у меня должны были кончиться деньги, лопнуть лампочки или появиться пролежни, но ничто не могло вытолкать меня из дома. Приходила Джинни, терпеливо слушала бред Малфоя про Отек Слизерина, коротко вздыхала, вываливая из сумки на стол абсолютно все лекарства, которые могла утащить с собой – от простуды, аллергии, ушной болезни, расстройства желудка, инфекции кишечника, от суставов, мышц, переломов, почек, печени и сердца.

Потом долго пила чай на кухне с мрачной Сью, потом ещё немного сидела у моей постели и читала книги. Как только Малфою всяческими ухищрениями удавалось выставить ее за дверь, в спальню заходила Сью, злая как три черта.

– Сволочи, – шипела она, сгребая все мыслимые и немыслимые лекарства с тумбочки в мусорное ведро, – два великовозрастных паразита. Ненавижу вас. Ненавижу.

Хотя любовью к людям Сью не отличалась никогда – и Джинни она никогда не симпатизировала, считая её самовлюбленной и стервозной девицей, – сейчас ей, участвовавшей в наших увеселениях, было её жаль. Она отходила от встреч с Джинни сутками, что изводило Малфоя; ходила по квартире дерганая, нахохлившаяся, как голодный воробей.

Сью не любила девиц очень сильно. С детства, говорила она, её тянуло к мальчишкам. Хотя секс-символом ей определенно не грозило стать – Сью могла весьма объективно оценить свои данные – ни с кем, кроме мальчиков, она жить не могла, не желая, однако, быть мальчиком, а очень даже оставаясь девчонкой. Джинни в этом была похожа на неё, только она, к негодованию Сью, заявлялась в кружевных чулках и шелковых мантиях, распустив по плечам пушистые рыжие волосы. Джинни как-то вздумала ревновать меня к Сью, но, увидев это сердитое чудо в тапках за завтраком, кажется, успокоилась.

Так они и сидели на кухне, две женоненавистницы – одна в декольте, другая в джинсовых шортах и с ободранными коленками. Одна нервно глотала кофе, другая жалела. Малфой, умевший оценить иронию ситуации, был готов смотреть на это вечно.

Когда она уходила, я, мнимый больной, вставал с кровати и тащил свою задницу к телевизору. Малфой, чтобы задобрить Сью, выдавал Ослепительную Улыбку Короля Школьного Бала, а она упорно на нас дулась.

– Ты не понимаешь своего счастья, глупая! – говорил он, совсем как тогда, в начале лета, когда мы колесили по немецким шоссе. – С тобой два самый горячих парня школы, а ты даже не понимаешь!

– Педики чертовы, – бурчала Сью, – какие вы парни. Те же подруженьки, тьфу, не люблю девчонок.

Тогда Малфой, конечно, ревел: «Я тебе дам девчонку!!», обхватывал её поперек тонкой талии – кожа да кости, синяки да царапины – и обносил по комнатам, угрожая выкинуть в окошко, Сью визжала… и так каждый день.

Игра, в которую я хотел бы никогда не играть!..

ЧТО ДАЛЬШЕ, ЧТО ПОТОМ, ЧТО ТЕПЕРЬ? КАК НИ ИГРАЙ, ВСЮДУ В ПРОИГРЫШЕ! Чертовы сезоны! Чертова гроза за окном! Ненавижу Англию! Ненавижу Снейпа! Ненавижу себя!

В ответ на это мне казалось, он кривит губы в мучительной усмешке, и мы с ним где-то на далеком берегу, вроде Кубы или, может быть, Испании в несезон, когда холодное море и целый день ешь мидий на берегу, но в такие моменты перепуганный Малфой тряс меня за плечо, и я просыпался.

– Хватит вопить уже, Сью и так злая, ты ещё ей спать не даешь.

Сью хмуро барабанила пальцами о косяк двери.

– Мне, между прочим, завтра на работу. Вы вообще знаете, какой сегодня день? Бездельники безработные, корми их ужинами всю жизнь…

Руки дрожали. Ноги дрожали. Встал с кровати – чуть не упал. Малфой нахмурился, подошел, помог мне подняться.

– Может, это мы сглазили, и тебя правда почесун какой одолевает?

– Иди ты… со своим почесуном… я не смог заснуть.

Тогда Малфой, почесав в затылке, натянул кое-как на меня куртку и вытолкнул на улицу. Было около пяти утра, меня бил озноб, с неба падала какая-то муть и затекала за шиворот. Бок о бок мы с ним прошли по пустынной улице, только на углу у булочной нас чуть не сбил зазевавшийся лихач на «Кэмри». Так мы и шли по мокрым улицам в предрассветной темноте, пока я не ткнул его в бок, остолбенев от дежа вю.

– В Косой переулок?

Как в тот самый день – уже, кажется, тысячу лет назад – когда мы под неусыпным контролем шли по этой же улице, но раскаленной от летнего зноя. Тогда ещё Малфой заводил знакомства с людьми на автобусной остановке, а я пробовал курить, хотя это у меня плохо получалось. Да и по правде говоря, не нравится мне это курение, не срослось…

Я был бледный, опухший, невыспавшийся, больной.

Улица блестела, как начищенная металлическая пластина. Дома будто расступались перед нами. Столько идиотских, пустых дней. Столько дождливых ночей. Столько убийственно безнадежных мыслей. Часы уныния.

Стена открылась перед нами, приглашая. Косой переулок давил тишиной. Вывески были убраны…

Вывески.

– Малфой! Какой сегодня день?!

Он взглянул на меня устало и забубнил: ну что вы со Сью заладили, ну как же вы меня достали, какой-какой, да никакой, он тут умирать собрался, я выгуливаю его в пять утра, чтоб не орал по ночам, как обычно, а он заладил, день как день, первое сентября, блин…

– Поттер! Ты куда?

Я обернулся, задыхаясь.

– Прости. Простите. Пожалуйста, простите, я не могу, мне пора, он отходит…

– Кто отходит??

– Поезд отходит… Экспресс! Малфой! Живите у нас со Сью… места… до хренища… водите, кого угодно… только это! Не отбирайте друг у друга парней!!

Малфой вытаращил глаза, стоя посреди пустой улицы.

– Поттер, ты охренел?! Ты в Хогвартс, что ли, собрался??

– Я понял! Я же этот! Ребенок! До конца! Не распрощавшийся! С детством! – выкрикнул я, пятясь к выходу в город. – Мне надо в школу! Малфой… Д… Драко…

Он взмахнул мне на прощанье – как птицу выпустил.

Посмотрел скорбно. Вид у меня, наверное, был – всех святых выносите. Как есть, безумен.

А потом засунул руки в карманы, покачал головой.

– Ты правда любишь его, да? – спросил он тихо, так, что я едва расслышал. – Я думал – блажь, страсть, пройдет.

– Не прохо-о-о-одит! – стена начала закрываться. Сквозь сменяющие друг друга прорези кирпичей я видел его лицо.

– Знаешь, я завидую тебе, – пробормотал он.

И улыбнулся.

Как когда-то очень давно.

Я с трудом вспоминаю, как доехал. В поезде был шум и гам, я приобрел билет в кассе, проводница запихнула меня в купе к третьекурсникам. Кости ломило, из носа текло. Не хватало ещё, чтобы меня здесь узнали – я оказался вместе с какими-то напыщенными слизеринскими юнцами и одной белокурой девушкой, сразу натянул на нос воротник свитера и по самый нос закрылся капюшоном.

Меня трясло и знобило, видать, ещё со вчерашнего вечера. Это по весне у психов обострение, я читал, но осенью-то?.. Забился с самый угол на верхнюю полку, но подростки были заняты какими-то своими делами: обменивались музыкой, до бесконечности обсуждали какую-то однокурсницу Пэм, которая замутила с Никки Роджерсом, пару раз прошлись по МакГонагалл… Я ждал имени. Имени не прозвучало. Может быть, потому что они слизеринцы.

Только один раз меня окликнул темноволосый крепыш в пиджаке.

– Эй, а ты откуда? Новенький, что ли?

Я ещё крепче замотался в одежду.

– Я не из школы. Я к Хуч.

Они потеряли ко мне интерес. А я не мог заснуть: смотрел на них сквозь полудрему и тихо завидовал. Я никогда не завидовал…

Он никогда не ревновал.

У них было впереди всё: оценки, приключения, новые и старые друзья, первые поцелуи, Выпускной бал. А у меня за плечами – лишь воспоминания о долгом уикенде, пьяные дремы о кометах, стихи на вымокшем под ночным ливнем крыльце, такси, несущее нас по набережной Виктория, а мы внутри ещё не знаем, что любим – но уже яростно ненавидим друг друга…

Поезд взвизгнул колесами.

Девушка торопливо мазнула перед зеркалом помадой.

Я вышел из вагона и увидел его.

Я мог свалить это на ночные глюки, на начавшуюся болезнь, на расстроенную психику, на то, что я едва не грохнулся со скользких ступеней, на туман, застилающий мне глаза – но когда я вышел из поезда, я увидел его. Платформа была усыпана рыжими листьями. Тонкие, сухие ароматы сентября.

А я вышел из поезда и увидел тебя.

– Какого черта… какого черта… вся жизнь к чертям.

И я повторял вслед за ним, как веселую песенку: вся жизнь к чертям, вся жизнь к чертям, тра-ля-ля, мы все умрем, да-да-да. Повис на нем. И на нас смотрели все. И эти святые дети из вагона. И другие дети. И какой-то профессор, вышедший поздороваться со Снейпом. Все.

– Вся жизнь к чертям…

И дальше я вообще не помнил ничего.

А когда я очнулся, я понял, что снова оказался в детстве. Передо мной был до ужаса знакомый потолок Больничного крыла.

– Добро пожаловать в Хогвартс, Гарри Поттер, – так знакомо пробубнила Поппи. – Ух, убить готова молодых людей, не следящих за своим здоровьем!

– А что… со мной?

– Что, что, – под нос мне сунули тарелку с таблетками, – развившаяся пневмония. В какой дыре вы проживали последние месяцы, чтобы довести себя до такого?

– В одной очень веселой общаге… А Сн… Профессор Снейп…

Зазвенели шприцы и склянки. Поппи отошла, раздвинула шторы – и мне в глаза ударил яркий солнечный свет вместо унылого лондонского смога за окном.

Помолчав, она проговорила сердито:

– Я его уже лет пятнадцать пытаюсь отправить лечиться, только он же брыкается, как раненый дикобраз. Вчера, вон, принес тебя, на самом лица нет, я ему говорю – да успокойтесь, вон, зелье сварю вам, нервные клетки же не восстанавливаются, а он мне – да замолчите вы, несносная женщина, если Поттер завтра же не встанет здоровым, я собственноручно разнесу эту чертову лечебницу, и глазами, значит, так и зыркает, больной человек, я говорю же…

За окном – осень. Сухая, светлая и спокойная.

Порыжевшая кромка леса.

– А сам, значит, вместо того, чтобы спать отправиться, сидит здесь и наблюдает, всю ночь – то не так, это не так, и зелья я дозирую неправильно, и руки у меня трясутся… руки! На свои руки-то посмотрел, профессор, тоже мне!

– А что у него не так?

– Поттер, я тебя умоляю. Ну отчего руки-то у людей трясутся. Он последние недели, как только вернулся, совсем никакой был. Ей-богу, лучше бы не возвращался. И все такой же агрессивный. С МакГонагалл он всю жизнь, прости, собачился, она даже думала его отставить от преподавания, но он же ни в какую, говорит, либо в Хогвартс, либо…

– Поппи…

Я попробовал подняться, перед глазами всё плыло.

– Куда? Куда встаешь? Куда?!

Многовато «куда?» за последнее время…

– У него сейчас пара, да?

– Да откуда я знаю, что там у него! Поттер, если немедленно не ляжешь, вообще больше не скажу тебе ни слова… Поттер! Ку… Это последний раз, когда я берусь за твое лечение! И за профессора Снейпа – тоже!

Дверь… Ноги не слушаются. Ладно. Толкнул вперед, вырвался в коридор.

– Пропишите мне таблетки, мадам Помфри, я обещаю… Где моя одежда?

– Нечего мне обещать! – порядком рассерженная Помфри сдернула с себя передник. – Вы ж рано или поздно друг друга доведете, я вас знаю – и лечить я вас НЕ БУДУ! Ещё в школе он приходил сюда никакой после ваших с ним отработок, глотал тут у меня успокоительное! Ещё в школе вы друг на друга так действовали, и не говори мне НИ СЛОВА! Вот ведь невыносимые люди…

Ещё в школе.

Невыносимые люди…

* * *

Я врываюсь к нему на урок. Ну, как врываюсь. Я захожу, пока он торчит в лабораторной, и знаком показываю классу, чтоб молчали. Они видят мой шрам так же ясно, как и лиловые синяки под глазами, и обкусанные губы, и замечают мой невысокий рост и ублюдочные кеды. Они явно не так себе меня представляли.

Сидят, шушукаются, а когда в класс заходит Снейп, дисциплина летит ко всем чертям. Все уже все про нас прочитали в разнообразных газетах. Все перекормлены этими слухами, но лицо Снейпа остается каменным, когда он видит меня, с виноватым видом усевшегося за последней партой.

– Итак, записывайте – пол-унции жучьих глазок, корень асфодели, кориандр…

Я гипнотизирую его взглядом, какая-то особо наглая девчонка поворачивается ко мне за подсказкой, и я подсказываю, правда, кажется, неверно… Из класса студенты вылетают за три секунды, пока Снейп в ярости обещает перетравить всех к чертовой матери.

Когда класс пустеет, мы смотрим друг на друга.

– Вот прямо сейчас я вышвырну тебя обратно в Больничное крыло. Я чуть с ума не сошел.

– Я… – я перевариваю его последние слова, и у меня чуть не начинается истерика: младенец, школа, невыносимые люди. – Я здоров. Я люблю тебя.

Отрывисто, на выдохе.

По сути, это мое первое признание, по всем правилам. Я не думал, что в этом сумасшедшем доме – наших отношений – когда-нибудь прозвучат эти три слова. Сначала мы прятали их за метафорами, потом не давали друг другу сказать, пугаясь того, что должно прозвучать. Как будто слова что-то значат. Как будто слова могут что-то выразить.

Не нужно бояться слов. В те моменты, когда у меня внутри всё зашкаливает, я пишу без знаков препинаний и ВОТ ТАКИМИ ВОТ большими буквами. Пытаясь хоть как-нибудь передать.

А всё равно говно рассказ получился, потому что не передает он ни фига. Потому что слова – это слова… Потому что произошедшее между нами – это дикая карусель событий, в которой намешано все: от ковбоев Дикого Запада до двух юных протеже на воспитании, от студенческих попоек до лирических стихов про кривоватый след, от городских легенд до древнегреческих мифов – моря, реки, выжженные пустыни, аэропорты и пыльные дороги, улыбка Малфоя через плечо, две девушки на кухне и перекуры в саду.

И всё это привело нас в одну вот эту вот точку, то, с чего все удивительным образом начиналось: ученик и его ненавистный учитель, вдвоем посреди пустого класса.

– И что нам с тобой делать…

Что, что. Повел меня, как полагается, на обед. Я расцеловался со всеми учителями. Нет, мы не держались романтично за руки и не посылали ослепительные улыбки. Конечно, был миллион вопросов. На нас все пялились в Большом зале, Снейп был раздражен и как-то… наверное, польщен одновременно.

После ужина мы сидели в учительской, пропустили по стаканчику коньяка. Я в тысячный раз поразился тому, как по-разному всё выглядит в городе и здесь. Первый день осени был теплый, ветер приносил ароматы увядающих цветов и леса, срывая с веток золотые листья. Листопад.

И мне как-то показалось, что все всё поняли. И Снейп это тоже знал. Сидел со мной рядом, будто я мог сбежать, и сторожил. И старался ни с кем не встречаться взглядом. Невесёлые это были минуты. МакГонагалл со всей прямолинейностью спросила меня о свадьбе.

– Свадьба будет, – ответил Снейп. И на меня не взглянул. Тогда я, чтобы не отставать, добавил:

– Будет. Осталось несколько недель. Я хотел бы как-то быть полезным в Хогвартсе… К примеру, я мог бы помогать мадам Хуч с полетами.

– Отличная идея, Поттер! – рявкнула из своего угла Хуч в меланхоличном подпитии. – Завтра в десять у вас мастер-класс. Как ваше самочувствие, порядок? Для всех или вы хотите потренировать только команду Гриффиндора?

– Для всех…

Снейп был рядом – я чувствовал тепло его руки. Ужасно хотелось сесть к нему на колени, но это было бы слишком. Я с трудом удерживался, сидя на подлокотнике его кресла. Открыли окна, впустили ветер, закурили. Я не знал, что МакГонагалл курит.

– Если профессор вас, конечно, отпустит летать, – ехидно отметила она, – а то он такой нервный в последнее время, что даже…

– Минерва, – прорычал Снейп.

Да, верно говорила Поппи. Напряжение между этими двумя буквально искрило в воздухе.

– Однако же стоит ожидать, что присутствие Поттера здесь развеет вашу мрачность. Подумать только! Год назад они и знать друг друга не хотели!

– Минерва…

– Как это, право, забавно…

Я вскочил, Снейп запоздало дернул меня за руку.

– Что вы хотите знать, профессор? – со злостью спросил я. – Зачем я сюда приехал перед свадьбой? Чем мы тут занимаемся? Что я чувствую по отношению к профессору Снейпу? Я отвечу на любой ваш вопрос, я обещаю!

– Поттер, хватит, – отрезал Снейп, поднимаясь. – Извините нас, господа. Всё это и вправду невесело.

– Да, кто он вам? – МакГонагалл сверкнула кромкой бокала в тени кресла, обитого потертым плюшем.

– Он мне бывший нелюбимый профессор.

Мы со Снейпом друг друга, кажется, из учительской вытолкали. И в тени коридора я прислонился к стене. Он наткнулся на меня в темноте. И поцеловал. Нам стало плевать на все абсолютно: только его руки на моей талии, только его губы на моей шее.

Это было сильно небезопасно, но нам стоило таких трудов оторваться друг от друга. По пути в подземелья, у лестницы, ведущей в учительскую, нас окликнула заплаканная Спраут со стаканчиком шерри.

– Я… вы не обращайте на меня внимания, – всхлип, – я просто хотела сказать, – всхлип, – это и правда грустно, и правда, наверное, неправильно, но… но… я же всё понимаю… по вам же все видно… – всхлип, – я ничего не могу с собой поделать, но я желаю вам самого хорошего… Я никогда не видела Северуса таким…

– Спасибо, профессор, – твердо и искренне поблагодарил я, пока Снейп подбирал челюсть.

В ту ночь у нас был сумасшедший секс. Я был всё ещё болен, и Снейп напичкал меня таблетками, но я отказывался спать. Мы перекатывались по его огромной кровати, любовались вспышками свечей на поверхностях многочисленных колб и пробирок. Я первый раз оказался в его личных покоях. Я, гриффиндорец.

Я, Гарри Поттер…

Утром мне на тренировку, ему на пары. Мы появляемся за завтраком, Снейп, наверное, опять выглядит «таким», потому что при взгляде на наши лица некоторые расплываются в улыбках. Когда я показываю финт Вронского, я чуть не разбиваю маленькое окошко его класса, желая помахать ему в полете, и он, бросив свой котел, инстинктивно кидается меня спасать с выражением ужаса на лице, что он потом ещё мне припомнит, но это потом, потом…

Моя родная гриффиндорская команда приветствует меня улюлюканьем. Новый капитан после показательной игры, затаив дыхание, приглашает меня на гриффиндорскую вечеринку.

Я болтаю через камин с Джинни, рассказываю, что меня пригласили в школу на ответственную игру, чтобы я подбодрил команду… Не знаю, верит она или нет, но только под конец наших разговоров она говорит мне:

– Ничего не бойся. Не переживай из-за меня. Я всё знаю, ты сложный человек, ты молод, ты мужчина. Я знаю, что в детстве ты был многого лишен, прежде всего – лишен свободы. И что сейчас ты боишься ее потерять. Я знаю, что ты бежишь от свадьбы. Меня это не пугает. Я всю жизнь ждала тебя, Гарри Поттер. Я подожду и ещё. Хочешь, мы перенесем…

– Нет, – быстро отвечаю я, – я женюсь на тебе. Ты лучшая из женщин. Я никогда не встречу другую, которая знала бы меня так. И была бы готова так терпеть.

– А я терпеливая и целеустремленная девушка, Гарри, – с улыбкой произнесла она, – я знаю, у волшебников принято жениться рано, потому им нужна передышка. Но мне всё равно. Мне – всё – равно…

Вечером в гриффиндорской башне громко играет музыка, и сливочное пиво льется рекой. Сквозь гром какой-то Самой Модной Нынче Песни я едва слышу самого себя. Разглагольствую о том о сем. Мне громко кричат на ухо: «А ТО, ЧТО ПИШУТ ГАЗЕТЫ – ЭТО ПРАВДА??»

Я ржу, как идиот, и ору в ответ: «ДАААААА».

Молоденькая симпатичная девчонка, кажется, младшая сестра Патил, поднимает вверх оба пальца: «КРУУУУТО!»

Тогда я забираюсь на стул и открываю новую бутылку; пена бьет вверх, прямо в морду льва-Гриффиндора на гобелене.

А ещё я женюсь, да-да-да. На самой лучшей девушке на земле. Дверь открывается где-то в полвторого, и мои собутыльники вытягиваются по струнке – ну всё, нам капец, это Снейп. Профессор смотрит на нас мрачным взглядом, но не делает попыток всех построить.

– Поттер, – привычным сварливым голосом окликает он.

Я поворачиваюсь к ребятам с Очень Пьяным Выражением Лица: «Ниче, все нормально, это за мной».

И мы уходим…

* * *

Я – счастливый человек.

Он – счастливый человек.

Мы – счастливые люди.

У нас есть мы. Мы знаем, что такое любить. Звучит ужасно претенциозно. Но пейзаж навевает пафос. Мы идем по опушке леса. Листопад. И всё такое красное и золотое. Листья под подошвами наших ботинок. Светит солнце. Воскресенье. Дни пролетают, как эти листья – легкие, светлые, неслышные.

Каждую ночь, мы делаем это каждую ночь. И всё равно каждое утро мне кажется, что я проснусь дождливым лондонским утром в нашей квартире и обнаружу, что его нет. Как-то раз я встал как раз тогда, когда он закрылся в ванной, и чуть не умер. Серьезно. Думал, он свалил от меня куда-нибудь в Малибу.

– Да ты шутишь, – с горечью произнес он, – я пытался от тебя сбежать не единожды. Бесполезно.

Мы – счастливые люди.

Я поставил ему песню про любовь. Которая проигрышная игра. Как-то вечером мы решили остаться в подземельях, натырили из кухни еды и ели её перед камином. И слушали джаз. И эту песню. Он сказал – это совершенно точно так. В проигрыше мы оба… И потому эти дни были прощальными – и горькими – и невозможными – и летящими… и опять все по новой. Перед тем, как выпустить меня на улицу, он со страшными ругательствами натягивал на меня шапку. Это было ужасно смешно. Ему никогда не быть добрым папочкой. Слов не найдешь, подхода не нащупаешь. НО ШАПКУ-ТО НАДО НАДЕТЬ! Поэтому у него прорывающаяся нежность смешивается со злостью, отчего меня тут же пробивает на ржач или на то, чтобы полезть к нему с поцелуями.

– Мать твою за ногу, Поттер, Мерлина ради, я ж не выдержу, если ты опять, когда ты, мерлиновы яйца, бухнулся в обморок на платформе, ты хоть себе представляешь, болван проклятый, чтобы одел её немедленно ИНАЧЕ Я СКОРМЛЮ ТЕБЕ ЧЕРТОВУ ШАПКУ ВМЕСТЕ С ПОМПОНЧИКАМИ!

Я надеваю, куда уж там деваться, если всё так серьезно…

– Зачем ты тогда пришел на платформу? Ведь не ты же обычно встречаешь учеников?

– Не знаю, – мы гуляли по лесу, он отвернулся, и его лицо на какое-то мгновение стало отстраненным, – не знаю. Почувствовал.

– Почувствовал? – спросил я с подозрением.

– Да. Я вообще тебя чувствую. Как, знаешь… сквозь мутное стекло… чувствовал тебя, когда ушел. Потому меня так скрутило на вокзале. Чувствовал, как ты жил там с Драко и Сью. Как тебе было плохо.

– Да мне не совсем было плохо. Мы ржали целыми днями над названиями придурошных болезней.

– Истерика у тебя была, вот и всё. И как тебя угораздило заболеть там… У тебя совсем голова не варит, с Малфоем курить ходить в сад голой задницей на ступени…

Я так и опешил.

– Ты знаешь, что он курит?..

– Конечно, знаю, – он махнул рукой. – Думаешь, мне было всё равно, куда вы уходите от меня на прогулки летом? Думаешь, я не следил за вами? Я хороший воспитатель.

– Да, – улыбнулся я, – воспитатель. Прости, но уж слава Мерлину, что у тебя нет детей. Ты бы в могилу их вогнал своими истериками.

Это ужасно, наверное, звучит так, в тексте, но на самом деле, действительно – слава Мерлину. Я знал, что Снейп ненавидит детей – вернее, кроме одного особенного мальчика – и что ему и чужих хватает, а своих он никогда не хотел.

– Истериками? – возмутился он.

– Чудовищной смесью злости и обожания, которую ты изливаешь на меня. То, что ты любишь, тебя злит и раздражает, и вместе с тем ты ужасно печешься о том, кого любишь, и получается, что ты постоянно любишь и ненавидишь одновременно. От такого папаши можно повеситься. Хотя, может, это лучше, чем никакого папаши…

От такого заявления он совсем опешил. Ушел куда-то в себя, и только локтями толкал меня весь вечер, чтобы я убрался и не мешал ему думать. Только вечером он подошел ко мне таким, каким я его никогда не видел – сосредоточенным и почти робким.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя усыновил, правда?

Я аж рот раскрыл…

– Ты ведь не любишь меня как воображаемого отца?

…и прыснул. Прыгнул ему на шею, повалил на кровать, вот ведь параноидальная дубина! А он ещё шипит, вырывается – я серьезно, это не смешно, ответь мне! Я целую его, и целую, и целую, придавил локтями к кровати и целую, не давая ему рот открыть.

– Это было бы, конечно, удобно для наших последующих встреч, но как-то, хм, странновато.

Он спихнул меня в сторону, сел на кровати и глядит внимательно и сердито, по-птичьи.

– Ответь мне серьезно. Я переживаю.

Переживает он…

Я встал и потушил камин, чтобы в комнате стало темно-темно. Только отблески затихающего огня скачут по склянкам. За окном поднялся ветер, возит сухие листья сквозь кисель сумерек.

– Ты хочешь знать, как именно я люблю тебя.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТАК, ЧТО ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ЭТО НАХРЕН РАЗОРВЕТ МЕНЯ НА ЧАСТИ.

Осень подхватывает нас и кружит где-то над самым шпилем Астрономической башни. Часто, когда среди учебного дня появляются окна, он приходит ко мне на полеты. По-моему, уже почти все в курсе, что мы… дружим. Как-то раз разобиженный третьекурсник на контрольной у Снейпа завопил: «Вы добренький только к Гарри Поттеру!!». Получил по балде, конечно…

Он приходит ко мне на полеты и, чтобы не вызывать лишнего шушуканья, стоит, прислонившись к стене мужской квиддичной раздевалки – и наблюдает. Я чувствую на себе его взгляд кожей. И целый день потом он ходит, морщится. И будит меня среди ночи – осенний ветер свистит из всех углов.

– Иди, – больно пихает меня в бок, – иди уже, я тебя отпускаю. ИДИ! Иди к черту. Иди, сам делай свой будущее. Будь нормальным человеком. Эти подземелья двадцать лет не видели никого, кроме меня в одиночестве. Иди.

– Ты постоянно пытаешься от меня избавиться!

– Ты ничего не понимаешь!

И снова переругивания в подземельях. И снова я иду на полеты, злой, как стая голодных волков, пока он вместо завтрака крушит подземелья, я знаю, он это любит. Чуть что – банкой с тараканами в дверь. Это у нас хорошо получается. Прихожу после обеда, успокоившись, а он уже успел поскользнуться на им же пролитой гадости и навернуться на осколки – сидит, коленку залечивает. Блин, два урода каких-то.

А вокруг кровищи… У меня аж сердце екает, подлетаю:

– Дай сам… дай… дай помогу!

А он отталкивает руки, шипит ещё: уйди, несносный ребенок, уйди ты, не мешайся! Я сижу и смотрю, как он бинтует ногу, убирает палочку, бинты, ставит на место перевернутый котел. Потом вздыхает, снимает с меня очки и целует меня в лоб куда-то и в переносицу.

Я даже уже и не знаю, что ещё мне сказать. Я люблю тебя.

– У тебя должно быть будущее, ты понимаешь? – он поднимает глаза, мы с ним сидим среди разбитых пробирок на каменном полу, и за окном сентябрь. – Ты должен иметь детей, ты понимаешь?

Я киваю.

– Я понимаю.

Я всё понимаю… И про свадьбу, и про Джинни, и про детей. Мне чертовски повезло, если быть честным. Если на ком и жениться – так это только на Джинни. Только когда? И как у меня хватит смелости обо всем ей рассказать? Довериться.

За окном воет ветер, перед ужином мы тихо уберемся в комнате и ляжем на диван. Это будет очень странный вечер, мы будто кого-то провожаем.

Перед вечерней грозой всё стихнет, и наступит такая, знаете, пауза.

Знаете, так тихо и страшно станет.

И вот мы в этом «тихо и страшно» лежим себе на диване, моя лохматая голова у него на коленях, его ладонь у меня в волосах. И будущее как бы никто не отменял. И я лежу, мне мерещатся всякие люльки, пеленки, малыш. Вернее, несколько. И чтобы одного звали Северус. И мои дурацкие поездки на родительские дни в школу, столкновения в коридорах, старательно отведенные взгляды, нарочно невысказанные слова.

В общем, будущее, оно же рядом.

За окном срываются первые капли с неба, и тишина лопается, растворяется в дробном ритме дождя.

Вот что я думаю: для меня любовь – это когда вообще, ну то есть вообще никак не заморачиваешься над тем, что будет – главное, чтобы он был рядом.
Мне повезло: придет время, и я женюсь на девушке, которой совершенно так же это всё равно.
Мы лежим и молча смотрим в потолок. Пахнет свежестью и озоном, и кажется, что будущее уже совсем близко.
Конец
Примечание:
В тексте цитируются тексты песен Amy Winehouse «Love is loosing game» и «My heart cries for you» Elvis Presley/Serena Ryder

Действительно хорошо! Спасибо за рекомендацию.

Grolsch
оно пронзительно, почти больно.